Железные ворота - [77]

Весь вечер он наблюдал за Евтихисом. Потом подошел к столу, сел и машинально принялся вычерчивать на газете, которую постелил вместо скатерти Статис, схему замка, вделанного в зеленую дощатую дверь… Он занялся этим от нечего делать, ему было просто необходимо представить себе устройство данного конкретного замка. Но наступили сумерки, расплывшееся пятно легло на бумагу, и чертеж потускнел. Ангелос встал и увидел через щель в ставне Измини в огненном зареве заката.

В этот трудный час он ложится и не открывает глаз, пока окончательно не наступит тьма. Еще мальчиком, помнится ему, выходил он в сумерки на улицу и ждал, когда мать зажжет в доме свет. Лишь в партизанском отряде не угнетал его этот час, тогда все было иначе. Теперь никуда не уйдешь — ни от тоски, ни от тьмы. Он не имеет права зажечь свет. Чертеж замка на столе словно придавлен черной рукой. А в комнате витает страх. Наверно, от сознания этого так мучительна ночь. В тюрьме за дверью стоит тюремщик с ключами — ему вменяется в обязанность смотреть за тобой. Там ты не прячешься — поешь, бранишься, даже изредка тебя выпускают во двор. Здесь Статис, конечно, в какой-то мере заменяет тюремщика, но он отпирает дверь только для того, чтобы самому войти в комнату. Веки у него всегда тяжелые, а его упорного молчания, пожалуй, не выдержат даже камни. Но никто сам не выбирает себе тюрьмы.

«Но произойдет самое ужасное, если я забуду, почему я заперт здесь», — подумал Ангелос и стал ощупывать железную коробку замка, который хотел вычертить. Замок построен по системе простых рычагов, надежная конструкция. Для того чтобы не ошибиться в расчетах, надо иметь ключ или разобрать замок и посмотреть, какой ключ к нему подходит. «При желании я могу отвинтить его, разобрать и посмотреть, как именно он действует, — рассудил Ангелос и тотчас заключил: — Так я получу возможность сделать правильный чертеж или уйти — ведь дверь будет открыта». Коробка железная, четырехугольная, и детали замка подогнаны хорошо, раз дверь крепко заперта. Замок этот надежный. Ангелос прислонился лбом к двери и стоя, казалось, дремал.

Отчетливо были слышны шаги Вангелии в соседней комнате. В полдень Ангелос опять сидел, притаившись за ставней. Вангелия направилась в прачечную. Она не прикрыла за собой дверь, будучи уверенной, что никто не видит ее. Разделась и стала мыться. Время от времени она наклонялась, открывала кран и наливала воду в таз, в дверях то и дело мелькали ее руки, плечи, волосы. Но вот Вангелия исчезла совсем. Потом снова показалась рука и тотчас спряталась. Вода сбегала во двор. Вангелия вышла в плотно запахнутом халате и скрылась в своей комнате… С тех пор Ангелос считал ее шаги и прислушивался к малейшему шороху в соседней комнате. Что бы ни попадало сюда, в стены этой темной комнатушки, поглощающей время, все принимало чудовищные размеры. Ангелос бросил чертить схему замка. Зачем? Какой от этого толк? Спать он всегда ложился одетый. Откуда знать, как сложатся обстоятельства, возможно, придется опять спасаться бегством. А раздеться и лечь в кровать — это значит в случае опасности отказаться от всякой надежды на спасение. И хотя эта комнатка очень тесная и из нее нет другого выхода, трудно примириться с тем, что все будет кончено, как только постучат в дверь. И, ложась спать в пиджаке, он тешил себя робкой надеждой. Еще раньше, в одном чужом доме, Ангелос был наготове, когда на заре постучали в дверь. Он спустился по водосточной трубе и спрятался в подвале за ящиками…

Позавчера он спросил Статиса:

— Почему ты запираешь меня?

— Для большей безопасности.

— Моей или твоей?

— Нас обоих, — ответил Статис.

Опять он спит. Нет у него ни стыда ни совести, не понимает он, что его эгоизм граничит с подлостью. «Он считает, что я — принадлежность его комнаты», — думает Ангелос. Таков режим этой тюрьмы. Все правила поведения здесь, кроме молчания, он уже усвоил. Когда позавчера, около полудня, Статис проснулся, Ангелос сказал ему:

— Знаешь, Статис, над чем я размышлял? Я могу доказать математически, что социализм неизбежен. Мы с тобой уже говорили об этом… Хочешь, я объясню тебе почему?

— Не нужно, мне это и так известно. О чем ты еще размышлял в эти годы?

В его вопросе прозвучала ирония, но Ангелос сделал вид, что не заметил ее.

— Мне, видишь ли, было некогда, я был занят.

— Чем ты был занят?

— Я сохранял свою жизнь.

— Труд — вот это занятие, — возразил Статис.

Ангелос умолчал о том, что сохранять свою жизнь такая же тяжелая и бессмысленная работа, как перетаскивать с места на место камни в концлагерях. Но, конечно, трудовой вклад каждого человека — дополнительный фактор, приближающий наступление социализма. Это известно. Но многие истины подобны забытым мелодиям, и радуешься, когда обнаруживаешь, что они сохранились в памяти. Жаль, что нельзя насвистывать эти мелодии. Надо избегать углубляться в рассуждения — это равноценно нарушению законов, преступлению. Приятное преступление смотреть на обнаженное тело Вангелии — она до сих пор у него перед глазами. «Я ведь живой человек. Если я стану вбивать гвоздь себе в тело, мне будет больно». Но может ли он прожить так всю жизнь? «Прежде всего я должен найти возможность бежать из этой тюрьмы. Чтобы у меня была хоть какая-то надежда облегчить свои муки в час сумерек. Такая возможность непременно существует».