Железные ворота - [36]

— Тогда пойдем выпьем узо, — обрадовавшись, воскликнул он. — Теперь мы в одинаковом положении. Не бойся, я угощаю. Это же коммерция, а самая большая доблесть коммерсанта — не принимать неудач близко к сердцу. Может, хочешь пива?

Георгиу был изумлен. Он не мог сообразить, какую ловушку расставил ему Андонис, и не мог противиться. Может быть, и правда, он, Георгиу, вконец разорившийся человек?

— Пойдем обсудим, как нам выкарабкаться. Что это у тебя такой кислый вид? Мы не первые и не последние, люди часто попадают в подобные ситуации. И ты кому-нибудь задолжаешь, без этого не бывает… Войди в мое положение!

— Теперь уже поздно, — сказал Георгиу, — ничего не поделаешь.

— Почему? Деньги никогда не обесцениваются. У меня временное затруднение, осечка. Надеюсь, ты не повесишься из-за моих векселей? Это же самая обычная аномалия, очень распространенная при коммерческих сделках. Ведь даже в балансе предусматриваются «сомнительные» претензии, как нечто неизбежное, то есть законное в экономике… Я сожалею, что мне пришлось напомнить тебе об этом столь обычном и естественном явлении…

— Выходит, ты, Андонис, стал вполне последовательным мошенником, — в недоумении произнес Георгиу.

— Пусть будет так. Но я полагаю, что при коммерческой сделке одна из сторон всегда рискует понести убыток. Не так ли?

Андонис решил, что, чем больше вздору он нагородит, тем скорее человек, считающий, что разорился по его вине, безропотно последует за ним. Он держал Георгиу за руку и, чуть-чуть сжимая ее, тем самым выражал ему свое сочувствие. Андонис старался пожимать его руку слегка, как и подобало в данном случае, самое главное — не терять над ним власти. Он вел его по улице Стадиу.

— Пойдем по теневой стороне?

— Но уже вечер, — заметил Георгиу.

— Там все-таки приятнее.

Георгиу молча согласился. Хороший знак. Они остановились, чтобы пропустить машины. Перейдя улицу, Андонис сказал:

— От меня тоже денежки уплыли, я не потратил их на женщин, не проиграл в карты. Опротестовывать векселя смешно, дорогой мой. Это обычный прием мелких торговцев, которые дотошно следят за сроками.

— Но я, — возразил Георгиу, — передал твои векселя импортеру и вышел у него из доверия.

— Плохо, очень плохо для него, но еще хуже для тебя: ты пытался доказать свою кредитоспособность с помощью документов третьего лица.

— Но мы же, Андонис, друзья, так я считал.

— Ошибаешься. Если б мы были друзьями, мы бы не подписывали документов, — строго сказал Андонис. — Не затаивай на меня зла. Ты вносишь элемент личного в деловые отношения, это было допустимо при первых шагах капитализма… Совершаются тысячи сделок, и кто-то всегда терпит убыток. Прибыль делится между немногими из огромного числа тех, кто за ней гонится. Таков закон. И мы на данном этапе оказались в проигрыше…

Андонис чуть сильней сжал ему руку. Может быть, это выходит за пределы деловых отношений, но он чувствует симпатию к этому простодушному человеку, который, положившись на него, отдал ему товары в обмен всего лишь на подпись. Георгиу — его приятель, правда не близкий, скорее просто знакомый. Назвав Андониса мошенником, он не сделал открытия, он повторил его собственные слова, следовательно, эта характеристика ровным счетом ничего не значит. Так обстоит дело, и Андонис обязан чувствовать симпатию к Георгиу, который вынужден молча тащиться следом за ним, в то время как сам он старается своей болтовней окончательно заморочить ему голову. В столь критический момент восприятие должно быть предельно обостренным.

Улицу переходят люди с портфелями, одни спешат, другие нет. Машины гудят им. А сколько всяких опасностей подстерегает и тех, кто шагает по тротуару!

Георгиу пока что не возмущается вслух, значит, терпение его не лопнуло. Андонис обращается к нему с сочувствием, чуть ли не с сожалением, потому что Георгиу — действительно человек, достойный сожаления, раз он готов согласиться с ним. «Ты можешь упрятать меня в тюрьму, — подумал Андонис. — Но много ли ты выиграл, даже если я признался в том, что я мошенник?» По этим же улицам вели когда-то Андониса, арестованного по приказу немцев. У одного из сопровождавших его, бледного верзилы в очках, приспешника эсэсовцев, под плащом был пистолет. Андонис попытался завязать с ним разговор, но предатель пригрозил: «Если второй раз оглянешься, стрелять буду». Андониса конвоировали еще двое. Тогда дул пронизывающий ветер, и он тоже чувствовал приближение конца. Часы показывали два часа тридцать семь минут. «Ну, вот и конец», — подумал Андонис. Его схватили у входа в контору — он служил тогда в фирме, — верзила в очках, остановив его, приставил пистолет ему к груди. «Если тебе дорога жизнь, ни с места», — прошипел он. Андонис увидел, что его окружили, и повиновался. Они прошли по улице Стадиу среди не подозревающих ни о чем людей, которые зябко поеживались. На площади Клавтмонос его посадили в крытый грузовик и повезли на улицу Мерлин. Он увидел перед собой на скамейке знакомого человека в наручниках, своего однокурсника. Они лишь переглянулись и сделали вид, будто не знают друг друга. Позже он вспомнил его имя: это был Спирос Иоаннидис…