Железные ворота - [35]

— Это все так, но мать…

— А в оккупацию как вы жили? Забыл, что все вы смотрели мне в руки, как только я появлялся на пороге? А когда я воровал хлеб, ты и в ус не дул. Меня ты величал налетчиком, стыдился брата, но ни разу не отказался ни от хлеба, ни от рыбы. Ты же помнишь, тогда не замолкали автоматы, было не до шуток. Я, как Костис, мог в любой момент попасть под машину, и ты без меня бродил бы, точно голодный пес… Тоже мне герой…

— Зачем ты говоришь все это теперь?

— Да так, чтобы ты припомнил.

Хотя спор ни к чему не привел, Евтихис решил, что его доводы были достаточно вескими, и, посмотрев на часы, спросил, куда они поставят кровать матери. Фалия ответила, что в гостиную нельзя. «Где принять человека, если он заглянет в дом?» И так как больше нигде не нашлось места, оставалась лишь кухня. Прежде чем уйти, Евтихис сам поставил туда кровать и велел матери лечь скорей, для того чтобы старуха наконец почувствовала, что и у нее есть свой угол. Ведь в его отсутствие они способны вышвырнуть ее кровать даже в прачечную.

— А когда свадьба? — спросил Павлос.

— Может, в субботу, может, в начале той недели. Мне еще надо уладить кое-какие мелкие дела…

Евтихис намекнул брату, что ему не к чему проявлять интерес к его женитьбе и что сам он пришел сюда лишь ради матери. Он постелил ей постель и оставил немного денег, расплатившись, как он обещал, за уборку в доме. Но старуха не брала денег, и Евтихис положил их на одеяло. Затем, наклонившись к матери, шепнул ей на ухо:

— Не горюй, мать, все будет хорошо. Я о тебе не забуду… — И он прикоснулся губами к щеке матери. Возможно, он даже поцеловал ее. Но тут же отпрянул — в коридоре раздались шаги Фалин — и сразу ушел, чтобы никто не увидел, как он разнежничался со старухой.

Оказавшись на улице, он вздохнул с облегчением, словно гора свалилась у него с плеч. Михалис с пустой тележкой ждал его во дворе: Мэри еще не собрала свои вещи.

— Тем лучше, — пробурчал Евтихис. — Ступай, сегодня ты мне больше не нужен…

Наконец Евтихис был один в двух комнатах. Он принес из прачечной свой старый коврик, расстелил его на полу и растянулся на нем с таким блаженством, будто он много ночей провел без сна. Никогда еще он не чувствовал себя так легко: один, совершенно один, и никто к нему не пристает, ничего у него не требует. Пожить одному — большой соблазн. А не послать ли все к черту, не объявить ли Мэри и ее отцу, что он передумал? У него будет своя квартира, комнаты с розовыми стенами, старый коврик и ключ. И он сможет возвращаться когда угодно и спать где ему вздумается.

Он долго лежал, растянувшись на полу.

«А жизнь — хорошая штука!» — решил он. И встал. Надо было пойти узнать, как же все-таки обстоит дело со свадьбой, получит ли он деньги, приданое Мэри.

— Ну, теперь я готов, — произнес он вслух и вышел, оставив дверь квартиры открытой.

Андонис уже едва волочил ноги. На площади Синтагма он остановился в изнеможении и посмотрел вверх. Светящиеся рекламы — хорошее начало: на этом он немного заработает, перебьется какое-то время. Без реклам ведь не обойтись при свободной конкуренции. На базаре первым распродает свой товар тот, кто кричит громче всех. Как повести дело с богачами, он обдумает позже. Сегодня на нем новый костюм, а это уже кое-что.

Внезапно перед ним возник человек и буквально уничтожил его своим тяжелым хищным взглядом. Лицо у него было словно высечено из черного камня, рука железным обручем сжимала плечо Андониса.

— Ага, попался! — захохотал великан, будто давно охотился за ним.

Андонис сразу сник. Это сам Георгиу. Он сверлит его взглядом, пытается проникнуть ему в душу. И Андонис тотчас почувствовал себя таким опустошенным, точно вся кровь из него ушла в плиты тротуара. Чтобы лучше видеть Андониса, Георгиу отступил на шаг. За его спиной, как подстреленные птицы, метались незнакомые люди, мелькали машины, огни.

— Я не мог… — прошептал Андонис. — Прости меня.

Но Георгиу не слушал, он смотрел на Андониса, готовый проглотить его, и тот понял, что ему не спастись. Портфель стал невыносимо тяжелым, улица закружилась у него перед глазами. До ночи, что ли, они будут здесь стоять? Вот итог всей его жалкой жизни. Часы показывают четырнадцать минут третьего. Если что-то завершается сейчас, то эта минута достойна быть отмеченной. И Андонис отметил время, он вспомнил, что всегда в критические моменты своей жизни хотел знать, который час.

— Как только смогу, я отдам тебе… Ты вправе… — лепетал он.

— Мое право — это деньги, — жестко сказал Георгиу.

— Назови меня мошенником. Но обманули и меня. — Андонис поразился самому себе: с какой легкостью произнес он это страшное слово. — Назови меня мошенником, — повторил он громче.

— По-твоему, таким образом можно расквитаться?

— Нет, но…

У Георгиу тяжелая рука, и вид у него разъяренный. Перед широко раскрытыми глазами Андониса блестят черные точки, он стоит и думает: «Если он ударит меня, и то лучше, все же какой-то конец». Но вместо этого Георгиу пробормотал:

— Ты меня разорил…

Словно молния, мелькнула в мозгу Андониса мысль. Он вдруг понял, что у Георгиу действительно лицо разорившегося человека. Ему можно поверить. Да, настал критический момент. Андонис фамильярно схватил его за руку.