Железные ворота - [27]

Когда Евтихис вернулся, мать и Михалис были уже во дворе. Войдя в дом, он зажег свет и похлопал в ладоши, словно созывал всех соседей. Комната казалась еще неуютней при скучном свете электрической лампы без абажура. Он опять похлопал в ладоши, и мать с Михалисом в полном недоумении предстали перед ним. Их тени вырисовывались на розовой стене. Свет падал сверху, и Евтихису не удастся по их глазам прочесть, какое впечатление произведет на них его новость. После тягостного молчания, собравшись наконец с духом, Евтихис заговорил:

— Ну так вот, я решил жениться. Возможно, на этой неделе. И, как вы сами понимаете, вам нужно очистить квартиру. Я хочу жить отдельно. — Не обращая внимания на их глухой протест, он продолжал: — Вы же знаете, как хлопотно жить такой оравой. Сюда переедет моя жена, и ей, конечно, не понравится, если вы будете путаться у нее под ногами; я тоже не желаю видеть ее родных. Вот что мне нужно было сказать вам. Теперь ложитесь спать и обмозгуйте, как вам устроиться.

Евтихис замолчал и отвернулся — он все сказал, и они могут разойтись. Но мать не двигалась с места. Она продолжала смотреть на него.

— Куда же я денусь? — спросила она.

— Ты переедешь к своему старшему сыну. У него вполне хватит места, чтобы поставить тебе кровать.

Старуха вскипела. Ей идти в услужение к невестке, этой барыне? Со слезами она ушла на кухню. Там тетушка Стаматина скрывалась обычно, не поладив с мужем или сыновьями. Но сейчас кухонька была пуста, и она не знала, где ей притулиться. Михалис принялся ворчать, что никуда отсюда не сдвинется, потому что это квартира их отца, — никто не имеет права выставлять его на улицу.

— Ты, придурок, будешь ночевать в механической мастерской. Я договорился с твоим мастером. Пора кончать. Пусть каждый заботится о себе сам.

Сощурившись, Михалис сказал:

— Жду не дождусь, когда отделаюсь от тебя. Хоть в мастерской и не больно сладко, но как-нибудь, может, приживусь там.

— Оттуда, болван, тебя не прогонят. И будешь ты там как бы винтиком в большой машине. Дадут тебе прибавку…

— Это еще вилами на воде писано, — возразил Михалис. — Целый день будут подзатыльниками потчевать, а вечером опустят на дверь железную решетку, и я останусь один взаперти… Но не думай, что ты меня спровадил. Я сам уйду, раз ты…

Евтихису нечего было возразить, и он стал разглядывать свежевыкрашенную стену. Потом достал сигарету и машинально, впервые в жизни протянул брату. Михалис закурил, как заправский курильщик, — ведь он теперь человек независимый и может делать все, что ему вздумается.

— Ох, и паскудный цвет, — словно заказчик к мастеру, обратился Евтихис к брату.

— Надо было, прежде чем из дому умыкнуться, объяснить толком, какой цвет хочешь, — равнодушно сказал Михалис. — Ничего ты не смыслишь, потому и ворчишь. Говорю тебе, здорово получилось.

— Ей не понравится, — пробормотал Евтихис и обвел оценивающим взглядом стены и всю комнату.

Михалис вышел во двор покурить. Чудак Евтихис! Ему, видите ли, не по вкусу цвет. А это как раз то, что нужно для молодоженов. Словно зная о свадьбе, Михалис подмешал побольше розовой краски в известь.

Вскоре Евтихис крикнул, что можно вносить кровати. И пока больше ничего. Но не ставить близко к стене, потому что она еще сырая и может попортиться. Евтихис с братом втащили кровати в первую комнату. Когда мать и Михалис легли, Евтихис присел на порожке, чтобы успокоиться, хотя огненные вспышки в соседней мастерской то и дело слепили глаза. По двору прошла Измини. Она медленно поднялась по винтовой лестнице. В окне Вангелии горел свет. Остальные уже спали или ушли куда-нибудь.

Евтихис лег не раздеваясь. Но уснуть не мог. Мать плакала, закрывшись с головой одеялом. Ему пришлось перетащить свою кровать в другую комнату и плотно закрыть дверь. Как он ни старался забыться, ему не давали покоя причитания и вздохи, долетавшие из-за стены. Подойдя к матери, он потряс ее за плечо:

— Перестань наконец, покойников в доме нет. Кого ты оплакиваешь? — Тетушка Стаматина продолжала рыдать, и Евтихис взревел: — Сколько тебе дать отступного, чтобы ты заткнулась?..

— Держи свои деньги при себе, нам они не нужны, — проворчал Михалис, не поворачивая головы.

Евтихис смутился. Он погасил свет и вернулся к себе в комнату, оставив дверь открытой. Но через некоторое время снова вошел, нащупал в темноте кровать матери и сел у нее в ногах. Наклонившись, он зашептал:

— Неужели тебе на меня наплевать? Только и знаешь, что себя жалеть?! Даже не спросила, на ком я женюсь… — Тетушка Стаматина перестала плакать, и тогда Евтихис продолжал: — Не горюй, мать. Я о тебе позабочусь. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Ни в еде, ни в одежде, ни в деньгах на мелкие расходы. Ты же не за границу уезжаешь. Будешь всего в двух кварталах отсюда. Ну, пойди мне навстречу. Чтоб мы пожили с женой одни на первых порах…

Андонис поздно вернулся домой. Вангелия вышивала что-то яркими нитками. Рядом с ней на столе стояла ваза с цветами. Не отрываясь от работы, она сказала:

— Добрый вечер.

Андонис притворился, что не заметил цветов: он знал, как опасно затевать разговор и, не дай бог, предаваться мечтам. Но он почувствовал, что в доме что-то происходит, хотя на первый взгляд все казалось таким же спокойным и привычным. Вангелия сосредоточенно подбирала нитки. Она ждала, не спросит ли он, что она вышивает.