Железные ворота - [149]

— Шопена, вечно Шопена! — вздохнула дама, заведя глаза вверх, словно моля небо о возмездии.

На другой день, несмотря на бесконечные хлопоты, Андонис выкроил несколько минут и, прочитав в словаре о Шопене, выписал оттуда некоторые сведения.

Перед дверью он заглянул в свои заметки. До него долетали аккорды; исполнялась вчерашняя или очень похожая пьеса. Раздался звонок, и музыка смолкла. В смотровое окошечко выглянула бледнолицая девушка.

— Добрый день, барышня. Простите, я никогда бы не отважился… Но я набрался смелости, потому что хочу выразить вам мое восхищение… Я слушал вас и раньше, я частенько захожу тут по соседству.

Дверь все еще была заперта.

— Я очень люблю Шопена! — продолжал он. — И пришел вас поздравить. Ваше истолкование!..

Дверь открылась.

— Заходите, — робко проговорила девушка.

«Ловко у меня получилось». Вздохнув с облегчением, Андонис вошел в квартиру. Он продолжал расхваливать игру хозяйки.

— Я вас совершенно не знаю! Какой интерес мне льстить вам! Вот подлинный Шопен, сказал я, как только услышал его в вашем исполнении.

— Садитесь, — предложила девушка. — Значит, вы любите музыку?

— Да вот, разбираюсь немного!.. Шопен — это благороднейший голос, — недолго думая, выпалил Андонис и тут же замолчал, испугавшись, что городит чепуху, а ведь девушка в любую минуту может завести серьезный разговор.

— Многие видят в нем только романтика, — посетовала девушка.

— Какое заблуждение! — возмутился Андонис. — Он гениален! Он совершил целую революцию в музыке и подготовил почву для будущих поколений композиторов, — добавил он, вспомнив фразу из словаря. — Какое богатое наследие он оставил: пятьдесят шесть мазурок, семнадцать песен; вальсов, кажется, тринадцать, девятнадцать ноктюрнов, пятнадцать полонезов. Сколько же этюдов? Да, двадцать семь. Четыре фантазии, скерцо, баллады, три импровизации… Что еще? Что же еще? — Он опять замолчал, смущенный тем, что говорит, как бухгалтер, о столь возвышенных вещах. Но его словно распирали цифры, он моментально сложил в уме и воскликнул: — В сумме сто девяносто произведений! И все это за такую короткую жизнь! — продолжал он, не переводя дыхания, словно не замечая производимого впечатления. — Сколько людей умирает, не создав ничего! Шопен был счастливый человек, в этом секрет… Счастливый потому, что жизнь его не прошла даром. А вы счастливы?

Незнакомая девушка — возможный клиент — не знала, что ответить. Она опустила глаза. Пальцы у нее были тонкие и длинные, как у многих, кто часами сидит у рояля.

— Не отвечайте мне, — сказал Андонис. — Я не хотел вас огорчать… Знаете, когда-то и у меня была скрипка. Отец мой умер, скрипку я продал из-под полы, во время оккупации. Но что вам до этого? Самое главное, что вы…

Андонис запнулся: продолжение было излишне. Он вспомнил, что держит в руке портфель и что время бежит.

— Главное — жить своими идеалами, — проговорила хрупкая девушка. — Я была разбита параличом. Десять лет в постели… Но я все время играла на простынях, как на рояле. Я разучивала пьесы, хотя никогда не слышала их… Когда я встану, твердила я, то все их сыграю по-настоящему.

— А теперь?

— Через месяц я дам концерт… Вы придете?

— Непременно.

Андонису стало стыдно. Он подошел к двери, но девушка со спокойной улыбкой остановила его.

— И вы можете найти, — тихо сказала она, — свой интерес в жизни… И тогда для вас что-то одно станет главным, самым ценным… Вы же не калека, вам не нужно прикладывать столько сил…

Андонис не осмелился больше даже взглянуть на нее. Он пробормотал, как восторгается ее игрой, но девушка ответила, что ей безразличен конечный результат, она наслаждается самой игрой…

— А чем вы занимаетесь? — спросила она.

— Я торговый агент, всего-навсего торговый агент. Белье, галстуки, духи, платья. Не думаю, чтобы вас это интересовало, — сказал он, открывая дверь. — Прежде я занимался также распространением блестящих идей. Все в рассрочку…

— Можно мне посмотреть?

— Не стоит. Дешевка, одна дешевка. До свидания.

Он стремглав сбежал по лестнице и очутился опять на улице. Что же будет в конце концов с этими улицами, которым нет конца? Время, автобус, сдача, телефонный звонок, газета. Разве можно оставаться таким же, когда все кругом меняется? О чем пишут в приложениях к газете? Из-за деревьев улица кажется еще более тесной и густо населенной. Вангелия ушла из дому, как гонимое всеми животное, которое прячется в лесную чащу, чтобы воспроизвести потомство. «Я был для нее опасен, и, как она сама мне объявила, она лишила меня кредита. Она хотела спасти ребенка от отца». Если бы он разыскал Вангелию, он рассказал бы ей, чем кончилась история с Евтихисом и Тодоросом. «Все это знакомо, хорошо знакомо!.. Помнишь, я тебе рассказывал, как я ушел со службы в фирме? Тодорос пытался меня унизить, оскорбить. Он напомнил мне о долгах, неоплаченных векселях и ордерах на арест. Слишком многого потребовал он от меня. Он решил уволить из мастерской двух человек, а остальным сократить жалованье. „Иначе уходи сам, мы в тебе не нуждаемся. Так теперь делают всюду“. За кого же они меня приняли?»

Он остановился, чтобы спокойно обдумать все. До сих пор ему это не удалось сделать. Он смотрел по сторонам на светящиеся рекламы, которые только что начали загораться в сероватом сумраке. У народа, всего этого народа, есть имя, история, он связан определенной системой взаимоотношений, он без устали шагает по улицам. «Я всегда оказывался отстающим, как вечный подмастерье, который так никогда и не узнал, был он близок к успеху или к неудаче. До сих пор не могу я понять, когда улетел от меня волшебный ветер, который именуется временем. Он, как эфир, проскользнул у меня меж пальцев. Исчез. И от леденящего порыва этого ветра меня сковало оцепенение. Я не успел схватить его рукой, и, даже когда мне казалось, что я ловлю его, он ускользал от меня».