Железные ворота - [148]

Вангелия вышла из своей комнаты с тяжелым чемоданом в руке.

— Ты куда, Вангелия? — спросил Евтихис.

— Мне передали, что моя двоюродная сестра тяжело…

— Да полно тебе! Все двоюродные сестры рано или поздно начинают болеть.

Она не ответила, видно, торопилась куда-то. В воротах на ходу она обменялась несколькими словами с Измини и ушла, точно спешила по делу или хотела сбежать из дому.

— Эльпида! — позвал Евтихис, не надеясь, что та отзовется.

Но Эльпида даже подошла к нему. Странно!

— Ты что, Евтихис?

— Почему ты это сделала? — тихо спросил он. — Есть у меня человек ближе тебя? Даже моя мать…

— Так нужно было, — ответила она.

— Почему? Я что-то не понимаю.

— Когда-нибудь, Евтихис, это должно было случиться. Ты всегда старался опекать меня. Мы никогда не разговаривали серьезно… Иногда я чувствовала, что ты заботишься обо мне в память о Костисе… Я не хотела жить за счет моего покойного брата. Последнее время я работала и стала рассуждать иначе…

— Но я заботился о тебе, — сказал он очень серьезно, — только потому, что любил тебя… Это правда, поверь мне. Только ради тебя самой!

— Спасибо тебе… Теперь уже не надо…

— Мы будем опять друзьями?

— Да, — ответила Эльпида. — Мы не переставали быть друзьями.

Вдруг Евтихис вскочил: по двору шел Тодорос.

— Что здесь творится? Вы распустили рабочих?

Евтихис в нескольких словах рассказал ему о положении дел в мастерской, и Тодорос раскричался.

— Я вас всех увольняю. Катитесь отсюда…

Должно быть, он пошумел лишь для порядка. Евтихис провел его в цех и закрыл дверь, чтобы поговорить серьезно.

Но Тодорос, как видно, не на шутку разозлился. Он снова стал кричать, что вложил большую часть капиталов в это предприятие и имеет полное право знать, что здесь происходит. Евтихис чертыхался, побросал на пол какие-то инструменты, даже чуть не запустил Тодоросу в голову гаечным ключом, но вовремя одумался: ведь куда лучше договориться обо всем по-хорошему, без кровопролития.

Когда вернулся Андонис, рабочие, стоя под окнами, прислушивались к крикам в цехе.

— Толстяк хочет всех нас выгнать, — окружив Андониса, сообщили они ему. В их глазах он прочел настойчивое требование, а их горячее дыхание обжигало ему лицо. Это была давно знакомая картина, оживившая у него в памяти много воспоминаний.

— Ну, ладно, ладно. Успокойтесь, — сказал Андонис и отошел в сторону, словно хотел собраться с мыслями.

К нему подбежал Фанис.

— Если собираются увольнять Эльпиду, прошу вас, лучше меня…

Рабочие опять окружили Андониса, и он предпочел проскользнуть в цех. Тогда они снова подошли к окнам мастерской и услышали, как Тодорос и Евтихис набросились на Андониса.

— Ты виноват и теперь сам выкручивайся.

Разговор, наверно, принял серьезный оборот, так как они перестали кричать и перешли на шепот.

Вдруг Андонис заговорил громко:

— Довольно! Я не могу сделать то, что вы от меня требуете… Это невозможно… Если вы настаиваете, я ухожу совсем из мастерской.

Но те двое, по-видимому, продолжали настаивать, потому что вскоре Андонис решительно заявил:

— Я ухожу, конец нашему сотрудничеству… Вангелия, Вангелия, наконец я свободен! — С этими словами он распахнул дверь в свою комнату, чтобы сообщить Вангелии важную новость, но Вангелии там не оказалось…

Три дня уже они трудились голодные. Пришли к концу хлеб, сигареты, кофе. У Ангелоса был жар.

— Я должен во что бы то ни стало кончить, — говорил он и опять принимался вычерчивать линии, расставлять какие-то знаки и цифры.

Измини, молчаливая, измученная, сидела рядом с ним. Она проводила здесь целые дни. Уходила к себе поздней ночью и возвращалась, как только рассветало. Хорошо хоть была вода. Рука Ангелоса иногда дрожала, но линии все равно получались ровные. «Мало любить свое прошлое, надо еще больше любить будущее. Столько лет я не думал о том, что существует завтра. Существует для всего мира, а также для каждого человека в отдельности. Это завтра — лучшее, что есть у меня. Человечество в целом нашло решение своей проблемы. Остается добиться того же нам, некоторым отставшим». Губы у него задрожали, плечи судорожно передернулись, рука быстро забегала по бумаге. Он провел последнюю линию. Внизу написал: «Афины, 19…» Постоял несколько минут, глядя на Измини, на крыши домов — крыши, знакомые с оккупации, с того самого утра, — и четко вывел свою подпись.

— Я кончил! — воскликнул он, целуя Измини.

А потом распахнул настежь окно.

Каждое утро Андонис, жалкий и сиротливый, отправлялся в путь с портфелем, набитым всевозможными образцами, и соблазнял товаром своих старых клиентов. Ткацкая мастерская работала, но он даже не заглядывал туда. Вангелии не было уже целую неделю, и он не знал, где она и увидит ли он ее когда-нибудь. Как и прежде, он шагал по афинским улицам и смешивался с толпой.

Но вот он уверенно звонит в дверь. Позавчера он приходил в этот дом, и ему удалось сбыть галстуки и одеколон. Звуки рояля беспрерывно доносятся из соседней квартиры.

— Представляю, госпожа, как это вас раздражает, — сказал он с притворным сочувствием своей клиентке. Получив десять драхм за галстуки, он спросил с неожиданным интересом: — А что там играют?