Железные ворота - [124]

— Иоанна! Я привел его тебе. Я же всегда говорил, что он вернется…

Госпожа Иоанна бросилась к сыну и стала целовать его, а господин Харилаос, хватаясь за мебель и стены, с трудом добрался до соседней комнаты. Он сел за старый письменный стол и достал из ящика судебное дело. Когда родные вошли в комнату, он, прямой и внушительный, сидел на своем обычном месте. Так, наверно, в былые времена восседал он в судейском кресле.

— Я знал, что ты вернешься. Я никогда не сомневался… Теперь…

Он хотел сказать еще что-то, по-видимому, очень важное, но тут рот его внезапно исказила судорога, руки бессильно повисли, голова откинулась назад, и он испустил последний вздох.

Измини сбежала по лестнице и крикнула Статису, все еще стоявшему во дворе:

— Доктора… Судья…

Она опять поднялась наверх. Закрыв отцу глаза, Ангелос целовал его в лоб.

Потом все пошло своим чередом, в спешке и суматохе, как всегда при подобных обстоятельствах. Покойника положили на кровать. Измини побежала улаживать тысячу формальностей. Ангелос остался один с рыдающей матерью. Пришел доктор в сопровождении Статиса. Он задержался всего на несколько минут, чтобы написать справку. Госпожа Иоанна попросила соседей на время похоронных церемоний открыть внутреннюю стеклянную дверь, чтобы пользоваться парадной лестницей. Семья, проживавшая за стеной, — совершенно чужие люди, — согласилась, и дом стал таким, как прежде, большим, но неузнаваемым, полным новых лиц. Ангелос робко осматривал комнаты: прежнюю столовую, спальню, бывшую контору отца. В передней сохранилась вешалка и старая фотография на стене. Наружная дверь была заперта, какая-то женщина вошла и опять заперла ее. Комнаты были заставлены незнакомой мебелью. Исчезли вишневые бархатные портьеры его матери на золотисто-желтой подкладке с густыми кистями, две тумбы с синими вазами, диван с вышитыми подушками, слегка потертыми и примятыми, — здесь протекло столько безмятежных часов. Какой-то мужчина вышел из бывшей спальни.

— Кто вы такой?

— Ангелос.

— Ах! Сын судьи!.. Но, насколько нам известно, его здесь не было…

— Как видите…

— Я слышал даже, что его нет в живых…

Ангелос пожал плечами. Он вернулся к себе. Стоя рядом с матерью, он смотрел, не отрываясь, на лицо отца, отмеченное покоем смерти. Двустворчатая дверь, ведущая в их квартиру, была распахнута настежь, — ее больше не закрывали, — ветер гулял по комнатам, раздувая шторы. Отовсюду появлялись все новые люди, какие-то две женщины бродили из угла в угол. И все бросали на него многозначительные взгляды, не высказывая того, что вертелось у них на языке. На письменном столе лежала папка с его судебным делом. Он убрал ее в ящик. Прежде это была его комната. В окно виднелась винтовая лестница. До нее было рукой подать. Здесь провел он много ночей без сна, занимаясь расчетами, строительной техникой и сопротивлением материалов… Отец мертв. Как может быть измерена сила человека, стойкость его характера, величина ответственности, твердость воли, потенциальное равновесие душевного спокойствия?

Статис еще раз поднялся наверх. Он дал Измини денег и посоветовал Ангелосу уйти. Оставшись наедине со Статисом, Ангелос рассказал ему, как он очутился в цехе. Когда он увидел Тодороса и услышал крики, он не смог больше усидеть в комнате, а дверь оказалась открытой.

— Когда-нибудь это все равно должно было случиться…

— А что ты теперь будешь делать? — спросил Статис.

— Не знаю…

— Лучше всего тебе уйти поскорей отсюда. Ступай куда-нибудь, а вечером приходи в типографию. Здесь обойдутся без тебя. Скоро соберется народ. Тодорос до сих пор у Евтихиса. Яннис, твой друг, не даст ему выйти во двор, пока ты здесь. Тодорос может донести, и тогда за тобой тотчас явятся. Будь начеку.

Ангелос дошел до двери и вернулся. Долго стоял он у тела отца, один в комнате. На винтовой и парадной лестницах раздались одновременно звуки торопливых шагов. Какие-то люди спешили сюда. А он опять беззащитный, опять в осаде. Всесильный страх разросся у него в душе, подступил к нему со всех сторон, и он почувствовал, как его затягивает водоворот безумия. Он убежал в соседнюю комнату — она оказалась пустой — и, сам не понимая как, очутился под кроватью. Сжавшись в комок, он ждал. До него долетел неясный шепот. Пришла Вангелия, еще какая-то соседка и люди, нанимавшиеся в мастерскую. Измини искала его. Она спрашивала о нем у Статиса, Грипакиса, Фаниса.

— Ушел, — ответили они ей.

— Хорошо, что ушел… — сказал еще кто-то. — Он должен спастись…

Одеяла на постели — на его постели — доходили почти до пола. Через щелку он видел, как мелькали ботинки, туфли. Потом комната вдруг опустела, и остались только словно приросшие к полу ноги Измини. Ангелос постыдился вылезти из своего убежища. А вдруг решат передвинуть кровать? Он умрет от стыда, если его обнаружат… Более нелепое положение трудно представить. Вскоре появилось много запыленных мужских ботинок, женских туфель, бедняцких стоптанных башмаков — и все незнакомых. Выйти было уже невозможно. И он, точно связанный по рукам и ногам, обессилевший, не мог выбраться из этого страшного хаоса и мрака. До него беспрерывно доносился плач матери, точно струя воды бежала из неиссякаемого источника. «Может быть, она оплакивает и меня».