Железная роза - [13]

Переняв у парня удилище, Лука начал осторожно поваживать им, то давая рыбине немного уйти вглубь, то вновь подтягивая ее к берегу. Наконец, почувствовав, что пленница утомилась, он сделал резкий рывок — и на песке оказался большой, чуть не в руку длиной голавль.

— Знатная добыча, — переведя дыхание, сказал Лука. И, посмотрев на Ваську, добавил: — А ты слушай-ко, вдругорядь больше не кликай меня, сам вытягивай. Мне за своей снастью смотреть надо.

Василий обрадованно мотнул головой, наживил нового червя и снова забросил удочку в воду. Но поймать уж больше ему ничего не удалось.

Лука оказался более счастливым. В кошелке у него лежало несколько крупных язей, много густеры, окуньков. Позвав Ваську, он быстро очистил рыбу, наладил козелки, положил сухих веток и чиркнул кресалом. Языки пламени сначала робко, потом все сильнее заплясали под котелком, бросая отсвет на уже успевшую потемнеть реку.

Похлебав ухи, рыболовы легли отдыхать. Тихая теплая ночь покрыла землю. В прибрежных кустах сонно бормотали кулички. С заокских лугов слышался резкий — будто ржавый гвоздь из доски выдергивали — крик коростеля.

Рощин долгое время лежал молча, потом спросил:

— Дедок, ты живой?

Лука ответил не сразу.

— Какой мой сон! Забудусь по-стариковски часа на три — и все.

— Высыпаешься?

— А как же!

— Вот это здорово! Я так ни за что не выспался бы.

— Твое дело молодое.

— Дедок, чего я хочу спросить у тебя…

— Спрашивай.

— Тебе за тот случай у домны ничего не было?

— Пока нет. Ястребов сказывал, барин посулился на пожогу в лес отправить, да не шлет что-то.

— На пожогу — ничего. А хуже не будет?

— Кто знает, милок. Может, так обойдется, может, хуже что приключится. А ты, милок, чего вдруг вспомнил о домне-то?

— Чего вспомнил? Да вот, думаю, какая господам воля дана: хотят — казнят, хотят — милуют.

— Эх, парень! Сыспокон веков над народом такая наглость чинится. Говорят, правда с кривдой в одной кибитке ездят, только правда — к богатому, кривда — к нам.

Васька приподнялся на локте, хотел что-то сказать, но Лука продолжил:

— Ты слушай-ко, милок, что я скажу. В младости я тоже правду искал, бунтовать даже пробовал. А вышло что? Накостыляли по шее — и вся недолга. Ладно, жив остался.

— Может, к царице с жалобой пойти? Вдруг не знает она, как народ православный бедствует?

— Царица-то? Может, знает, а может, не знает, скрывают кой-что чиновничишки. Только я так думаю: ворон ворону глаз не выклюнет.

— Эх, дедок! Сколько я дум разных про это думаю! Вот добрался бы я до чертогов царских, бухнул на колени: заступись, матушка, дай богачам укорот.

— И заступилась бы?

— А что? Думаешь, не будет толку?

— Ходил заяц к волку искать толку… И хвостика не осталось.

— Значит, так и терпеть?

— Как знать… Дождемся поры, вылезем из норы.

— А коли не дождемся?

— Что об этом говорить… Может, доведется таким, как ты, свою песенку спеть, а может, и нет. Всяк отведать калачика хочет, да не всякому удается. Иной к нему всю жизнь тянется, работает, аж хребет трещит, ну, думает, сейчас ухвачу! А глядишь, остались одни перья после бабушки Лукерьи. Так-то!

Старик помолчал.

— Слыхивал я, Вася, на Невьянском заводе от людей байку одну. Сказка не сказка, притча не притча, вроде быль. Хочешь, расскажу?

— Говори, послушаю.

— Жил, бают, на свете парень, и была у него любушка. Он — из себя ладный, силушкой не обиженный, а она — краше зорьки утренней. Глаза — словно окиян-море, брови — лук охотничий изогнутый, губы — малина лесная сладкая. Крепко любили парень с девкой друг друга. И быть бы им навеки вместе, да только уж так на свете водится, что счастье бедному не видится. Крепостными оба были.

Пошли они к барину позволенья на свадьбу просить. А тот глянул на дивчину и говорит парню: «Позволенье дам, только сначала урок мной заданный выполни!» И велел ему валун-камни на высокую гору катать. «Как вкатишь все, так и разрешенье получишь».

Не знал парень, что камни те заколдованные, пошел к горе, катать начал. День катает, другой, третий — и все без толку. До вершины докатит, вниз спускаться начнет, а камень его обгоняет, вниз к подножию скатывается.

Катает парень камни, из сил выбивается, а не сдается. Уж больно охота ему на любушке своей жениться. Все равно, думает, своего добьюсь. А барин тем временем злое дело над его зазнобой учинить замыслил, приказал слугам своим в опочивальню к нему ее привести. Настала ночка темная, пришли слуги подлые, взяли молодицу под белы руки, повели к барину.

— Чего же парень-то! — воскликнул Васька.

— А парень сидит у костра, отдохнуть решил. На каменьях огонь развел, поленья в костер кидает, а тепла добыть не может: камень его в себя забирает. Осерчал парень, ударил шапкой о землю, оставил огонь на камнях догорать, снова за работу взялся, полез с валуном на гору.

— Эх! — не удержался опять Василий.

— Ты погоди, милок, слушай, что дале будет.

…Ведут девку слуги подлые, над судьбой ее надсмехаются. А девка догадалась, какая гроза ей грозит, вырвалась из рук палаческих, к жениху кинулась. Узнал о том барин, за ней вдогонь бросился. Бежит девка, спасается. Уж и гора близка, а барин настигает, вот-вот схватит. Видит девушка, нет ей спасенья, выхватила нож острый, сама себя зарезала, жизни лишила.