Железная роза - [11]
— Ты мотри у меня! Не раздуешь домну — собакам кину. Спал, поди, песья твоя душа?!
— Не спал я, Яков Капитоныч, впервой такое содеялось.
— Мотри у меня, впервой! Кабы в остатний не было!
Ждали Ефима Ястребова, старшего брата Павла, славившегося своим умением «выводить козла» — предотвращать аварии. Кряжистый, но уже начавший сдавать старший горновой мало с кем разговаривал. На заводе считали его нелюдимым, но уважали за знание дела и прямоту.
Ефим шел медленно, тяжело опираясь на суковатый подог. Обойдя смотрителя, он подошел к домне, любовно погладил ее рукой и приложился ухом к ее телу. Внутри тихо и жалобно гудело, словно у больного в груди.
— Застывает, матушка!
По его указанию печные взяли железную пику и пробили — в который раз! — выпускное отверстие — летку. Чугун не шел. Велев снова забить глиной отверстие, Ястребов еще раз послушал, как гудит печь, посмотрел на медленно раздувавшиеся мехи и все так же молча направился к плотине. Мотря, следивший за его действиями, двинулся было за ним, потом остановился и, махнув рукой, вернулся назад.
Подойдя к спускному лотку, Ястребов недовольно покачал головой. Попробовал спустить затвор ниже, но тот не поддавался.
— Ты что же, Лука, плохо за делом смотришь? — укоризненно сказал он вышедшему из стоявшей неподалеку избушки плотинному сторожу.
— Нейдет никак, всю ночь промаялся.
— Кликнул бы кого!
— Кого кликать-то? Беду на свою голову? Думал, обойдется.
— У вас всегда так. Не думаете, что потом хуже будет.
— Прости Христа ради. Моя оплошность, спину свою пожалел.
— Ты вот что: запри-ка совсем воду-то да беги за плотником. Без топора тут, видать, не обойдешься.
Лука быстро запер воду вторым, наглухо закрывавшим лоток, щитом и впритруску побежал искать плотника.
— Ну как? — спросил Мотря возвратившегося Ястребова.
— Народу бы мне надо душ двадцать да веревок…
— Каких веревок? Зачем это еще?
— Надо. Поскорей только!
Выругавшись, Мотря пошел сгонять народ.
Привязав принесенные веревки к рычагам, Ефим велел людям сильно и равномерно качать мехи, а сам поднялся на верхнюю площадку. Подняв крышку засыпного люка, он поглядел вовнутрь печи, сказал, чтоб ничего больше не сыпали, и спустился вниз. Люди размеренно дергали за веревки. От напряжения на шее и руках набухали вены, прерывистое дыхание в такт мехам вылетало из впалых грудей, и было непонятно, кто дышит тяжелее: люди или сделанная из бычьей кожи и дерева машина.
— Побыстрей, ребятушки, — попросил Ястребов. — Не раздувается никак домна-то!
Мехи задвигались быстрее. Горновой сел на чугунную плиту и застыл в ожидании. На краешек к нему осторожно подсел Павел. Старший Ястребов молча взглянул на него, потом спросил:
— Бил?
— Бил.
— Ну, счастье твое. — И уже внушительно добавил: — Бить тебя, паря, надо. И за дело.
— Никогда допреж не случалось.
— И не надо, чтоб случалось. Тебя зачем к домне приставили? Чему я учил тебя?
— Так я слежу за ней.
— Она не вор. Надо видеть, что вокруг делается. У тебя мехи, почитай, вполсилы работали. А ты где был?
— Бегал я к Луке. У него там что-то застопорило. Думал, к утру выпущу. Руду велел перестать валить, угля добавил.
— Думал! Плохо думал. Раз на раз не приходит. Вспомнил, как в Туле я «козла» выхаживал? Так там совсем другое дело было, руды переложили, потому и застудили. Она, матушка, своевольства не любит, за ней уход нужен. Ну что ж, пойдем еще послушаем!
Похожие друг на друга, они вдвоем обошли вокруг домны, прикладываясь к ней ухом.
— Вроде как бы оживать начала. Будем ждать. Время покажет, кто кого переборет. Ты бы, паря, сходил на плотину: что-то долго они там возятся.
Павел ушел.
Через некоторое время вода зашумела по желобу. Ястребов встрепенулся.
— Ну, слава богу, пошла!
Отрегулировав скорость вращения тюрбины, горновой приказал досыпать угля в домну и снова стал ждать. И вот печь загудела по-новому. Казалось, с каждой минутой кто-то вливал в нее силы, и она старалась оправдать ту заботу, с которой относились к ней люди.
Послушав еще раз, Ефим похлопал по печи рукой и удовлетворенно сказал:
— Вот так-то, матушка. Ничего, отогреешься!
Когда извещенный Мотрей Андрей Родионович примчался, загоняя коней, на Выксунь, плавка уже была готова. Бешено глянув на смотрителя, спросил:
— Ну как?
— Сейчас выпускать будем.
Раскачав пятипудовую пику, доменщики сильно ударили в летку, затем еще и еще. Из отверстия потекла сначала тоненькая струйка, потом металл хлынул ручьем, расходясь по желобкам и разбрасывая мириады разноцветных искр на своем пути.
Баташев молча наблюдал за хорошо знакомой ему картиной выпуска чугуна. И по мере того как остывал, темнея на дальних концах канавок, металл, остывал и гнев хозяина.
— Кто проразинил? — спросил он у Мотри, отходя от домны.
— Меньшой Ястребов.
— Брат этому?
— Родной.
— На уголь на месяц послать. И плотинного туда же. А этому трешницу от меня и стакан водки.
— Он не пьет‑с.
— Не пьет? Старовер?
— Никак нет‑с, в церковь ходит.
— А ты, Яшка, гляди у меня! Шкуру спущу, если подобное случится.
— Не будет более, можете не сумлеваться. Ночей спать не буду, а за всем догляжу.
На заводе ударили в било — чугунную доску, подвешенную на веревке, — предупреждая об окончании упряжки. На работу заступала новая смена людей. Ястребов поднялся на плотину. Чуть подернутое легкой рябью огромное озеро молча лежало перед ним. Вдали, в зарослях прибрежного ивняка, мелькнул и скрылся чей-то утлый челнок.
