Железная команда - [5]

Несколько стариков, сойдясь к конторе, гадали, чья теперь власть в Лесках — наша или германская. Потом на улице появился Давыдка Клюев. Раньше он работал счетоводом в колхозе. За пьянку Фома Савельевич весной перевел его в полевую бригаду.

— Где наш пред?! — кричал успевший напиться Давыдка. — Где мой эксплутатор?.. Сбег!.. А кто мне молотилку вернет?..

Когда-то у него была конная молотилка в хозяйстве, и все окрестные мужики платили ему за обмолот урожая. Услышав о коллективизации, Клюев хотел втихомолку продать машину. Но Фома Савельевич помешал ему схитрить — молотилку пришлось сдать в колхоз. Вскоре она поломалась. Про нее давно забыли в Лесках, не забыли только в семье Клюевых.

— Германская власть! — решили старики, глядя, как Клюев со своим сыном Никишкой, угрюмым, нескладного сложения парнем, сбивает замок с председательского дома. Никишка давно сбежал из колхоза. Последнее время работал грузчиком на какой-то базе, а как только началась война, снова вернулся в деревню. Впрочем, о его возвращении никто в Лесках не знал до этого дня.

Стоило Клюевым начать грабеж пожитков, оставшихся после бегства семьи Фомы Савельевича, как Беляшонковы ринулись в колхозную кладовую подбирать растоптанные немцами куски сала, выскребать остатки меда из бочек. Следом кто-то угнал из фуражного амбара тележку жмыха. За ним хромоногая бабка Алферьевна нагребла мешок отрубей своему поросенку. И пошло-поехало! Старики, которые за десять лет в колхозе не унесли тайком горсти зерна, теперь кряхтя волокли домой что ни попадя: из хомутной — сбрую, веревки, деготь; из кооперативной лавки — соль, спички, одеколон, связки галош, коробки мыла и зубного порошка.

Всего лишь ночь пробыли фашисты в Лесках. Ни одной постройки не сожгли, ни одного человека не убили, а деревня переменилась. Людей словно подменили, и все знакомое до последней малой черточки показалось Матвейке непонятным и чужим. Он хотел отправиться к Днепру на поиски родных. Однако оттуда вернулся сосед и рассказал, что, когда немцы прорвались, все, кто строил укрепления, отступили вместе с нашими войсками и находятся по другую сторону фронта.

Коровы тягуче ревели на скотном дворе. Матвейка различал их голоса даже на другом краю деревни, сердце у него ныло от жалости. Раньше он без указок знал, что ему делать. Но с появлением гитлеровцев жизнь колхоза сломалась. Как теперь быть? Куда девать скот? Милиционер с председателем хотели перестрелять все стадо. Зачем? Прикати мотоциклисты на несколько минут раньше — Бова был бы жив. А то — свои убили…

От этих мыслей путалось в голове. Жалобный рев скота становился похожим на мольбу о помощи. Матвейка не выдержал — побежал, распахнул ворота хлева. Оголодавшие коровы, хватая бурьян и крапиву у плетней, рысью двинулись в поле. Животных гнал в поле голод, а Матвейке хотелось уйти от странной, бессмысленной суетни таких, как Клюевы, Беляшонковы, бабка Алферьевна. Тошно было видеть хлопотливую жадность одних и трусливую растерянность других.

В дальнем березнике, куда Матвейка направил стадо, он набрел на беженцев. Женщины, дети, старики спали вповалку на разворошенной копне. Бодрствовал лишь чумазый кривоногий малыш лет четырех в синих трусиках на «помочах» и в белой панамке.

— Бабочка-липочка… бабочка-липочка, — шепотом колдовал он над капустницей.

Увидев рядом телячью морду, он вначале, как зверек, шмыгнул в сено. Немного погодя, поднял голову и тихонько попросил у телушки:

— Коловка-буленка, дай молочка!

Матвейка вышел из-за куста. Мальчишка снова нырнул в свое укрытие.

— Вылазь, все равно вижу, — сказал Матвейка. — Тащи кружку под молоко.

Малыш, пошуршав под сеном, вначале высунул грязную ручонку с консервной банкой. Потом, настороженно поглядывая, вылез сам. Глаза перепуганные, на щеках потеки от слез.

Пока Матвейка доил, мальчишка с изумлением смотрел на струйки молока и нетерпеливо перебирал руками, повторяя движения дояра.

Один за другим просыпались дети и взрослые. Все они голодными глазами следили за дойкой.

Краем глаза Матвейка увидел знакомую лохматую шевелюру: Вася! Но это был не парнишка, это была девчонка лет пятнадцати, в брюках, в цветной кофточке. Она тоже узнала Матвейку.

— Ой, так это я к вам заходила?!

Матвейка растерянно вытер мокрые ладони о рубашку. Испарина выступила даже на носу.

— Ты… обещала, а не вернулась… — он изо всех сил старался скрыть свое смущение и в то же время чувствовал, что краснеет и теряется перед ней еще больше. Схватив чей-то котелок, он рьяно занялся дойкой.

Оказалось, Ася — ее звали Ася! — не вернулась потому, что не приметила, в какую избу заходила, а искать они с дедушкой побоялись — как бы не наткнуться на гитлеровцев.

— Убрались они от нас, — сказал Матвейка. — И чего вы их так боитесь?!

На шее у Аси часто-часто задрожала, забилась голубая жилка. Девочка отвернулась, нервно похрустывая тонкими пальцами. А ее дедушка, сгорбленный лысый старичок с серыми припухшими веками, услышав слава пастуха, произнес усталым обессилевшим голосом:

— Мы сегодня похоронили пять человек. Маму Изика тоже, — кивнул он на малыша в трусиках и панамке. — А Хану — мою дочку — не нашли…