Железная команда - [2]

Сейчас, прислушиваясь к тревожному громыханию, Матвейка вспомнил о председателе. Раз Фома Савельевич сказал утром, чтобы пастухи гнали скот в поле и не обращали больше внимания на панические слухи, значит так оно и надо. Если придет время эвакуироваться, будет приказ. А без приказа никто не имеет права. В войну все по приказу делается.

Коровы потянулись к овсяному полю. Матвейка подвернул их к дороге, решив пораньше пригнать стадо в деревню.

На беду Зорька захромала, видно, копыто треснуло. Самая удойная корова, три ведра в день давала. Чтобы не утомлять ее, пришлось сдерживать шустрых нетелей и первотелков, ладивших заскочить в овес.

Ивану — тому все равно, тот еще вчера хотел стадо на овсяное поле запустить, чтобы не гонять далеко от деревни. Война, мол, людей убивают — чего овес жалеть. А разве это порядок — в посевах скот пасти? Чертов Беляшонок, струсил, сбежал. Пастух называется!..

Издалека донеслись слабые трескучие звуки. Показалось, что это застучали молотки в эмтеэсовской кузнице. Постучали и перестали.

Немного погодя Матвейка увидел машину на гребне взгорка, за которым скрывалась его деревня Лески. Грузовик мчался по дороге; сравнявшись со стадом, круто повернул к нему. Кузов, звеня и брякая, прыгал на кочках.

Полуторка затормозила перед стадом. Но еще до того, как взвизгнули тормоза, из кабины выскочил председатель колхоза, бледный до синевы, будто утопленник. Он бежал, спотыкаясь и путаясь в собственных ногах, словно пьяный. Щекастое лицо его тряслось. Буйные буденновские усы растрепались. Взгляд беспокойно шарил по стаду, как бы желая убедиться, весь ли скот цел.

Матвейка подумал, что Фома Савельевич узнал про удравших подпасков и боится, как бы пастух, оставшись один, не растерял збродливых нетелей.

— Все целы! — крикнул он, направляясь к председателю колхоза.

Из машины показался еще один человек. Он вылезал задом, таща винтовку и армейский подсумок на ремне. Матвейка узнал обшитые кожей штаны участкового милиционера Горохова, а затем и его фуражку. Сколько он ни видел его раньше — зимой ли, летом — участковый всегда был в одних и тех же обшитых сзади кожей галифе и в форменной фуражке. Когда Матвейка был поменьше, ему даже казалось, что голова и фуражка милиционера составляют одно целое. Сейчас фуражка участкового сбилась на затылок, обнажив реденький мокрый чубчик, похожий на горстку недозрелых просяных метелок.

— Давай, товарищ Замятин! — милиционер сунул в руки председателя винтовку, а сам вынул наган из кобуры.

Не глядя друг другу в глаза, они о чем-то перебросились словами и только потом заметили пастуха, выбежавшего наперед стада.

— Отойди! — сердито крикнул ему председатель, дрожащими руками дергая рукоятку винтовочного затвора.

Матвейка недоуменно смотрел на мужчин, идущих к нему с оружием на изготовку. У него даже рот приоткрылся: в кого они собираются стрелять?

— Тебе говорят! — участковый нетерпеливо махнул наганом в сторону, как бы отгоняя пастуха от стада.

Матвейка оглянулся: не прячется ли кто-нибудь сзади, между коровами. Нет, в середине стада ходил Бова, который не потерпел бы чужого. Все еще не понимая, что собираются делать мужчины, пастух отшагнул в сторону, куда ему указывали.

Тогда участковый милиционер, товарищ Горохов, поднял наган и выстрелил в ближайшую корову. То была Березка, первотелок. Она как-то странно скакнула вспять и зашаталась, перебирая копытами. Стадо колыхнулось, середина подалась назад.

Грянул второй выстрел. Это сам председатель колхоза Замятин выпалил из винтовки в Ласточку, чистопородную холмогорку. Ласточка рухнула, словно ей одним махом подрубили ноги.

Милиционер еще раз выстрелил. Раздался чей-то короткий жалобный стон. Коровы отхлынули, только Бова не сдвинулся с места, угрожающе пригнув рога; раздался могучий глухой, как из-под земли, рев, похожий на рычание льва.

— В голову! В голову бей! — крикнул председатель, клацая затвором.

Тогда Матвейка опомнился.

— Не стреляйте! Что вы?! — кинулся он наперерез, между быком и мужчинами.

Председатель успел выстрелить. Бову передернуло. Рев перешел в тяжелый хрип. Милиционер схватил Матвейку за ворот куртки:

— Куда прешь?.. Немцы прорвались!

— Дяденька, не надо! Дяденька, не стреляй! — кричал Матвейка, не слушая и не понимая уговоров. Он упал на колени, продолжая умолять отчаянным голосом, чтобы не убивали Бову.

Милиционер жесткой рукой толкнул его и выпалил несколько раз подряд. Выстрелы отдавались в голове пастуха, точно оглушительные пощечины, — с болью, со звоном, с красными искорками в глазах.

Передние ноги быка подломились; сначала один рог ткнулся в землю, затем все грузное тело с храпом осело на траву.

Вершилось страшное, непоправимое, что нельзя было вообразить всего минуту назад. Матвейка кинулся к председателю колхоза.

— Не надо! Не надо!.. — исступленно повторял он, хватаясь за винтовку. Конец ствола жег ладонь, но пастух только сильнее сжимал дуло, пригибая книзу.

— Да пойми ж ты, — каким-то жалобным, бабьим голосом заговорил Фома Савельевич, — поздно! Не угнать!.. Думаешь, мне не жалко? Сил на них сколько положено…

Все у него тряслось и дергалось: руки, усы, щеки, даже складка на давно не бритом подбородке.