Железная дорога - [30]

— На него в семье навешано столько обязательств, что он поневоле чувствует себя главой большого прайда. На нём лежит ответственность не только за жену и детей, но и за кучу племянников, тётушек, кузенов, внучатых племянников, деверей и шуринов. Без Дмитрия-ата не решается ни одна сколько-нибудь заметная жизненная проблема. Догадываюсь, что он искренне считает: стоит ему выйти из игры, и строение, бережно поддерживаемое им столько лет, рухнет и похоронит под собой множество ни в чём не повинных беспомощных людей. Но, насколько я знаю, там нет ни калек, ни вдовиц с сиротами.

— Если он лев — глава прайда, то его жена должна быть львицей. Вы не боитесь, что она узнает о ваших отношениях с Дмитрием Даниловичем? — Мой вопрос был не столько наглым, сколько наивным, поэтому повзирав на меня изучающим взглядом, Елена Николаевна снизошла до ответа:

— Ей начхать, где он и с кем. Не я, так другая — какая разница. Она так хитро повязала Димку бесчисленными узами внутри большой семьи, что собственно супружеские отношения уже не имеют большого значения — никуда он от неё не денется. Вот зачем бабе мозги нужны. Я подозреваю, что у Димки с женой или вообще ничего давно не происходит в койке, или что-то там ещё случается по большим праздникам — и что? Семья отдельно, любовь и секс отдельно.

И Елена Николаевна пустилась в пространное полушутливое рассуждение о роли матрон и гетер на различных стадиях развития общества.

То-то и оно: статус главы благородного семейства перевесил и тот грустный факт, что мой Алёшка находился на положении бастарда. А я со своим неопределённым положением, вернее, определённым выразительным словосочетанием «внебрачная связь», должна была смириться.

После встречи с Володей он вернулся в Деревню, лёг на диван и больше с него не встал — несколько дней он умирал в полном одиночестве, пока из Питера не вернулся Жора и не вызвал «скорую». Тогда мой Дима продолжил умирать уже на людях. Я подъехала к дому, когда машина «скорой» выруливала из двора, увозя его тело.

Стояла тихая зимняя ночь. Звёзды, за все годы без Дидана впервые обнаруженные мной там же, где я их видела в последний раз — над этим самым домом, большие и маленькие, изо всех сил утешали меня.

Жора, сильно постаревший, сникший, провёл меня в дом и оставил одну: «Вот ты и приехала». Камин, джаз, медвежья шкура — всё было на месте, но давнишнее неблагополучие смотрело на меня отовсюду. Тлен запустения — так написали бы в девятнадцатом веке — коснулся каждой памятной мне вещи.

«И память не в силах согреть в холода. Все нужные ноты уже сыграли».

Какая теперь разница, кто был прав, кто неправ — он умер. Всё кончено.

После того, как мы с Алёшкой, как он посчитал, были окончательно потеряны для него, Дидан потерял вкус к жизни; «дело», занимавшее после нас с Алёшкой почётное второе место в его голове, перестало быть важным.

Ни секунды не сомневаюсь, что ему ничего не стоило круто разобраться с запрещением на встречи с сыном, а он молча отошёл в сторону, поверил, что нам без него будет лучше.

Я растопила камин, улеглась, как раньше, на шкуре, и так, глядя в огонь, пролежала до утра, ни о чём не думая, ничего не чувствуя.

Выборг, тот день, когда я впервые увидела Дидана. После совместного обеда, прошедшего, говоря протокольным языком, в тёплой и дружественной обстановке, немолодые удалились в любовное гнёздышко, на дачу к другу. А я, вместо того, чтобы отправиться на пляж, где меня поджидала весёлая компания новых друзей, студентов-археологов, вернулась в номер, легла на диван, свернулась калачиком и позволила себе, наконец, подумать о том, что заставило меня обратиться соляным столпом при появлении Дмитрия Даниловича.

Он походил сразу на двух человек, которые, будучи совмещёнными в моём богатом воображении, являли собой Идеал Мужчины. Один из прототипов Идеала, Владимир Осипович, был начальником моего отца, академиком, директором института, тащившим на себе ответственность и за многих людей, и за большое серьёзное дело. К тому же он был нежнейшим родителем толстой некрасивой Машки, которой я из-за этого смертельно завидовала. Изредка Владимир Осипович, один, или с Машкой, приходил к нам в гости. Они с отцом были однокурсниками, и с тех пор приятельствовали, несмотря на разницу в статусах.

Если бы не визиты Владимира Осиповича, я бы так никогда и не узнала, как это весело, когда сильные мужские руки подбрасывают тебя под потолок, как захватывает дух, когда с залихватским «игого» тебя вприпрыжку таскают на плечах. А позже, когда я уже подросла, Владимир Осипович стал единственным взрослым, интересовавшимся моими вкусами, предпочтениями в литературе, моими планами на жизнь. Я заметила, что Машка отличается от меня умением на равных разговаривать со взрослыми. Её речь была оформлена лучше моей, она легко использовала в разговоре умные книжные слова, что мне никогда не удавалась делать с изящной непринуждённостью.

Примерно за год до своего побега, через силу начав общаться с Машкой, я получила доступ в их дом. Понятное дело, не сама Маша меня интересовала, а её общение с отцом. Со временем я увидела в новой подруге не избалованную, нагловатую девчонку, а сильного, уверенного в себе человека, доброжелательного, открытого. Тогда я c огорчением поняла, что не самосожалением нужно упиваться, а воспитывать в себе всё то, что без усилий с её стороны усилий досталось Маше — просто перешло к ней от Владимира Осиповича.