Ни будучи для всех еще просто Павликом, ни, возмужав, став почтенным Павлом Григорьевичем, он никогда и никому не рассказывал, словечка не обронил, о том, как и ценою чего он выбрался из беды, и всего лишь раза два по неосмотрительности проговорился насчет достаточно известного всей Москве адресочка: Кузнецкий мост, 12. Однако все домашние стали замечать, что характер его резко переменился. Прежде легкомысленный и лучащийся молодым нагловатым ухарством, он стал задумчив, сосредоточен и неулыбчив до самого своего безвременного конца.
Вскоре он снова выплыл на поверхность, и как-то разом не на последних ролях, на поприще, которое уж заведомо было строго предусмотрено и решительно каралось все тем же Уголовным кодексом: а именно стал «цеховиком». Так называли в приснопамятные, хоть и относительно недавние времена владельцев мелких подпольных цехов и крошечных фабричек, производивших так называемый «ширпотреб»: белье, плащи-болонья, дешевую и непрочную обувь, поддельную парфюмерию, носки, при первой же носке начинавшие зиять дырами в полпятки, и прочее в том же роде. Но и тут Павел Григорьевич поистине чудесным образом всякий раз выходил сухим из воды. Причем — что очень важно для понимания дальнейших поворотов его биографии — безо всякой конфискации имущества, в то время как прочие его сотоварищи по незамысловатому этому бизнесу попадали за решетку пачками, лишаясь подчистую нажитого тяжкими трудами.
Но счастливо уходя всякий раз от тюремных нар, да к тому же взобравшись в итоге на совершенно уж немыслимо головокружительную высоту, счастливым или хотя бы беззаботным, каким прежде его все знали, он по-прежнему не выглядел, напротив, еще более читалась на его лице какая-то постоянная тревога и напряженность, словно бы, выбираясь раз за разом из одних силков, он наперед твердо знал, что рано или поздно непременно попадет, подобно ничего худого не подозревающей, но по определению обреченной мухе, в некую иную сеть, из которой уже никакими хитростями и усилиями не высвободится. Что это за новая паучья ловушка — тайна сия тоже ушла вместе с ним в могилу.
Когда в стране разом, можно сказать, в одночасье, все пошло кувырком, вверх тормашками, словно бы по чьей-то властной нездешней воле — не самой ли опять же фантазерки-судьбы?! — в голову ему втемяшилась безумная на первый взгляд, но давно обуревавшая его голубая мечта: о банке, о собственном, частном коммерческом банке, никому, кроме него самого и правления при нем, не подчиняющемся, не подвластном! Праведно, неправедно ли нажитых и бережливо утаенных Павлом Григорьевичем дивидендов от прежней своей деятельности худо-бедно хватило для начального капитала вымечтанного им банка, а там потянулись и другие акционеры — в большинстве своем, как некогда и он сам, бывшие «цеховики» и воротилы подпольного рынка со своими трудовыми накоплениями. И от обилия нулей в графе «кредит» на страницах гроссбуха, невинно-чистого, как слеза ребенка, и свежего, как с пылу с жару сдоба, у Павла Григорьевича прямо-таки рябило в глазах.
Неразбериха в стране росла и набухала перестоявшей квашней. Разобраться в сменяющихся одно за другим противоречивых и невообразимых еще вчера событиях, подобных броуновскому движению, было ему — что ни говори, дельцу старой формации — не под силу. Пришлось на собственный страх и риск набрать чуть ли не с улицы молодых, молоко на губах не обсохло, нового замеса финансистов и бухгалтеров — и среди прочих уже упомянутого Левона Абгаровича Тер-Тевосяна, — хоть про себя-то он нимало не сомневался, что все они до единого прирожденные жулики и мошенники. Да других ему, говоря по правде, и не надо было. С их-то, молокососов, легкой руки будущий финансовый колосс был наречен ни много ни мало «Русским наследием», и название это отцу-основателю без оговорок пришлось по вкусу: было в нем, что ни говори, нечто основательное и даже упреждающе патриотическое.
Деньги на счетах новорожденного банка то как бы сами собою необъяснимо щедро приумножались, либо, напротив, так же без видимой причины исчезали без следа, и Павел Григорьевич после первого — и неизбежного по роду самой его деятельности — микроинфаркта задумался, что с ними и вообще с банком будет в случае его нежданной кончины. И тогда-то пришло ему на ум загодя подготовить себе достойного наследника и продолжателя дела, а им мог стать де-юре и де-факто единственно Грачевский-младший, зеленый в ту пору подросток-сын, с каковой целью он и отправил его на выучку в дальние, собаку на этом деле съевшие заграницы.
Хотя при этом и не отпускала денно и нощно тревожная, опасливая мысль: вдруг да повитуха-судьба вновь нежданно-негаданно переведет стрелки на рельсах жизни и оживут, как птица Феникс из пепла, старые порядки, а уж они-то за здорово живешь прихлопнут «Русское наследие», да так, что и следов его будет не сыскать?..
Меж тем был уже отстроен трехэтажный загородный дом на Рублевке, и квартира приобретена на Кутузовском проспекте вместо старой и куда более скромной в Марьиной Роще, да и счетец про черный день на Кипре успел раздобреть, так и пер пузом вперед.
