Жди гостей - [41]

Я вещаю трубку раньше, чем она успевает обрести свое второе дыхание.

Мадам Лавми ждет меня со стаканами виски в каждой руке. Счастье преобразило ее.

– Вы настоящий мужчина, – говорит она.

Неожиданно я бросаю на нее свой взгляд с усиленной приманкой. Извините, это вы мне говорите, графиня?

Я завладеваю одним из стаканов, тем, который в левой руке – руке сердца.

– Пью за ваше счастье, миссис Лавми...

– За ваше! – говорит она.

По моему мнению, оно могло быть общим, по крайней мере в данный момент. Но ей я не сообщаю эту точку зрения, а то она еще рискнет ее узаконить... К тому же мне еще предстоят заботы полицейского. И эти заботы вынуждают меня проверить некоторые вещи. Первая из них – не хочет ли она обвести меня вокруг пальца с этим так называемым письмом матушки Унтель.

Вы не думаете, что она могла помочь старухе утонуть в Сене и что затеяла всю эту штуку для того, чтобы самой выйти сухой из воды? Мне это представляется невероятным, но невероятное – это как раз то, что чаще всего и происходит.

– Я как во сне, – говорит она.

Плюс ко всему неразбавленное виски, проявившее живые цвета на ее щеках – цвета надежды, как сказал бы Ватфер Эме – великий поэт (метр девяносто) нашего века.

Звонит телефон. Моя спутница снимает трубку:

– Хэлло?

Она слушает, хмурит брови. Потом, прикрыв рукой трубку, сообщает:

– Похоже, внизу меня спрашивает какая-то монахиня. Это... за пресловутым выкупом?

– Несомненно, – говорю я. – Пусть поднимется... Она отдает распоряжение, вешает трубку и, взволнованная, застывает в неподвижности.

– Очень неприятно, – вздыхает она. – Я... Жаль монахинь... Мне все-таки хотелось бы передать им немного денег, а?

– У вас доброе сердце...

Она роется в своей сумочке, достает пятьдесят тысяч франков и всовывает их в конверт. В это время звонят в дверь.

– Это она, – шепчу я. – Спрячусь в ванной комнате.

Миссис Лавми идет открывать.

Входит какая-то монахиня. Я вижу ее сквозь анфиладу приоткрытых дверей. Это почтенная персона, очень пожилая. Она продвигается вперед и принимается болтать по-английски... В этом году все монашки, похоже, билингвисты.

Твой черед вступать в игру, Сан-Антонио. Я появляюсь во всем блеске своей славы.

– Хэлло, преподобная мисс Тенгетт, вы теперь обрядились в вуаль? К какому же духовному ордену вы принадлежите?

Монахиня от неожиданности вздрагивает. Она роется в своем обширном кармане, предназначенном для сбора подаяний, и вытаскивает оттуда пистолет

– Пора уже молиться? – спрашиваю я.

– Деньги! – сухо приказывает секретарша покойной матушки Унтель

Дрожа, миссис Лавми протягивает конверт. Маленькая старушенция разрывает конверт зубами, заглядывает внутрь и делает гримасу.

Она сухо говорит моей подопечной, что сейчас не время для шуток. Ей нужно пятьдесят бумажек, но чтобы это были зелененькие...

Во время ее брани я быстро перебираю различные варианты. Между лже-монашкой и мной находится стол, на котором стоит ваза с цветами. Мгновение – и маленькая сестра получает в голову горный хрусталь. Я действовал стремительно. Она валится на пол, даже не успев выстрелить.

В ожидании полицейских, которые должны приехать за монахиней, я буду брать у нее интервью. Добрая душа миссис Лавми кладет ей на голову примочки, используя мокрое белье.

Ее исповедь была короткой и довольно легкой, поскольку на ней одеяние, предрасполагающее к этому акту.

Матушка Унтель, сбежав от своих похитителей, болталась по Парижу основательно растерянная. Затем она позвонила в отель, надеясь, что ее секретарша туда вернулась. Мисс Тенгетт, которая действительно возвратилась в отель, сообразила, что может извлечь выгоду из сложившейся ситуации... Ведь она знала всю историю с Джими.

Эта старая шлюха посоветовала своей хозяйке не показываться. По ее мнению, охотилась за ней полиция. Она назначила ей встречу на берегу Сены, якобы для того, чтобы их не засекли.

Толчок плечом... И будьте здоровы, мадам Унтель! Нет больше миссис Унтель! Толстуха пошла ко дну, словно мешок топленого сала. Коварной сороке осталось теперь лишь продать Джими. Мысль потребовать выкуп в форме дара для религиозной конгрегации была гениальной, поскольку подводила к выводу, что ее хозяйка написала это перед смертью. Неплохо, а?

Появляется знаменитейший Пино в сопровождении нового сотрудника Буаронда, чтобы увести святую женщину.

Наконец я остаюсь один с миссис Лавми.

– Если бы вас не оказалось там... – вздыхает она.

– Согласен, – говорю я. – Только, видите, я оказался там... И, поскольку герои всегда имеют право на вознаграждение, я приближаюсь к ней, чтобы получить его.

Она не говорит «да».

Она тем более не говорит «нет».

Она позволяет развязать ленты и шнурки.

И я готов поставить день счастья против счастья одного дня, что миссис Лавми начинает наконец видеть прекрасную Францию.

Обнимая ее, я напеваю «Марсельезу». Это так помогает!

На следующий день, на рассвете, Фелиция приходит меня будить.

– Антуан, тебя к телефону!

– Кто там? – жалобно вопрошаю я.

– Берюрье.

– Снова!

Я поднимаюсь, ворча, и иду к телефону.

Толстяк в слезах.

– Сан-А, Берта снова ушла! Но на этот раз, думаю, она ушла к парикмахеру: сегодня утром он не открыл свое заведение!