Жданов - [231]
Для лучшего понимания атмосферы тех лет обратим внимание на такую деталь: упомянутые нами крупные философы эпохи были не просто учёными. Все они — участники Великой Отечественной войны. Например, доктора философии Захар Каменский и Бонифатий Кедров были бойцами Московского народного ополчения: Каменский — рядовым стрелком, а Кедров — командиром артиллерийского расчёта; на передовой они прошли самые страшные бои осени 1941-го и первой военной зимы.
Фронтовой опыт наряду с опытом естественных наук и, разумеется, поддержкой Жданова тоже в немалой степени способствовал взлёту философской карьеры Кедрова. Очень скоро, в сентябре 1947 года, Жданов прервёт и большую государственную карьеру философа Александрова — решающую роль здесь сыграли не «философские» ошибки, а повышенное внимание к личному благополучию с высокими гонорарами и принадлежность к группе Маленкова. Александрова на посту начальника УПА сменит (в том числе и по результатам философской дискуссии) ждановский выдвиженец Михаил Суслов, а его заместителем станет также человек Жданова Дмитрий Шепилов — оба, опять-таки, не только с высшим образованием, но и с реальным практическим и фронтовым опытом. Оба до конца жизни останутся преданными коммунистическим идеалам и приверженцами аскетического образа жизни.
Раскритикованного на философской дискуссии и уволенного из аппарата ЦК Александрова переведут на пост директора Института философии. Уже после смерти Сталина, в короткий период выдвижения в первые лица Георгия Маленкова, его тёзка и креатура Георгий Александров станет министром культуры СССР. Он пробудет на этом посту год и один день и снова будет «задвинут» в мелкие научные начальники сразу после того, как Хрущёв победит Маленкова в аппаратной борьбе. Но это уже совсем другая история…
9 июля 1947 года по итогам философской дискуссии к Жданову обратился 39-летний Михаил Иовчук, секретарь ЦК КП(б) Белоруссии по пропаганде и агитации. Он просил Жданова включить в публикуемую стенограмму «философской дискуссии» свой ответ на критику его статей, прозвучавшую в одном из выступлений. На просьбу Иовчука Жданов резонно ответил короткой запиской: «Это было бы несправедливо по отношению к другим. Жданов»>{717}.
По согласованному со Сталиным решению стенограмма должна была быть обнародована полностью, без купюр и дополнений. Исключили только личные нападки на Александрова в одном из выступлений и призыв Аджемяна побрататься марксистам с православием «против Ватикана», а также подкорректировали упомянутую выше фразу в докладе Жданова о соотношении материи и энергии.
Жданов утверждал даже эскиз обложки первого номера журнала «Вопросы философии», в котором обнародовали стенограмму съезда. Примечательно, что по предложению Жданова в новом журнале установили и самые высокие в СССР гонорары за публикацию.
В завершение темы добавим, что философский доклад Жданова тогда же напечатали отдельной брошюрой. До самой смерти Сталина её неоднократно будут переиздавать большими тиражами и сделают важной частью официальной идеологии «позднего сталинизма», обязательной к изучению в вузах.
На прошедшем под руководством Жданова «философском съезде» прошла лишь первая из намеченных высшим руководством СССР дискуссий по важнейшим научным направлениям. Летом 1948 года пройдёт инициированный высшим руководством страны диспут биологов, когда на сессии ВАСХНИЛ (Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина) яростно столкнутся сторонники и противники Лысенко.
На весну 1949 года наметят аналогичную дискуссию среди физиков. Но она не состоится — на тот момент многие ведущие специалисты были слишком заняты в атомном проекте, а когда в августе того же года успешно испытали первую советскую ядерную бомбу, в Кремле явно сочли, что у советских физиков и без дискуссии всё в порядке с теорией и практикой.
Летом 1950 года среди филологов и не только пройдёт большая дискуссия по проблемам языкознания. В конце 1951 года будет организована дискуссия по проблемам политэкономии социализма. Аналогичные мероприятия пройдут среди историков и других представителей академических наук. Отметим, что вылившиеся в жаркие, а порой и ожесточённые споры дискуссии были не только инициативой верховной власти — во многих случаях необходимость их проведения вызревалась «снизу».
Однако опыт этих дискуссий так и не был до конца осмыслен. И в индивидуальных мемуарах, и в коллективной памяти научного сообщества он остался негативным из-за всеобщего нежелания быть объектом ожесточённой критики. Но вот парадокс — для развития науки оказалось полезнее содрогаться в таких вот дискуссиях под требовательным оком злой власти, чем ощущать спокойное безразличие нашего времени к научным достижениям…
