Жаждущие престола - [60]

– Государь, прикажи рубить мою голову или дай слово молвить, – произнес Болотников и склонил голову до земли.

– Говори, – разрешил Шуйский.

– Я честно служил Димитрию Ивановичу, как только встретился с ним в Самборе, в Литве.

– Ты, атаман Болотников, встретился в Литве не с царевичем Димитрием, который много лет назад почил в Бозе, будучи ребенком. Ты встретился с самозванцем Мишкой Молчановым, который выдал себя за другого Лжедимитрия – Гришку Отрепьева, еретика и злодея, которого убил народ в Москве. А Мишка говорил всем, будто он спасся и хочет вернуться на трон, мол, с помощью польского короля.

– Я не знал, государь, что он обманщик. Я верил ему, но теперь я вижу, что могу отказаться от своей роты[70]. Я, государь, готов честно служить тебе.

– Сам знаешь, атаман, повинную голову меч не сечет. Сего старого правила я не нарушу. Оставь себе саблю, пока Дума не решит твою участь.

– А ты, князь, тоже верил истинному царю Димитрию Ивановичу? – насмешливо спросил Шаховского Василий Иванович. – Или уж так не хотелось кланяться другому «рюриковичу» Шуйскому, что решил стать одним из главарей воров. А? Что скажешь?

Князь Шаховской молча отвернулся. Даже при таком рискованном для него испытании он не мог превозмочь злости и зависти к Шуйскому. И тот столь определенное чувствованье вполне понимал, не особенно и осуждал. Была эта обычная княжеская распря и борьба за престол.

На «царя Петра» Шуйский посмотрел холодно и покачал головой.

– Многих же моих служилых людей и родовитых потомков правителей Руси ты перевешал, как собак, беглый холоп.

– Я внук царя Ивана, сын Федора Ивановича… я сам царской крови, – нагло заявил «царь Петр» и надул почему-то небритые щеки. Одет он был сейчас в простой казачий чекмень. Его сподвижники тоже.

– У государя Федора Ивановича была одна только дочь, да и она померла в детском возрасте. Так что внуков у него никак не могло сыскаться. Так-то вот. И чего так скудновато ты нонче одетый, прямо глаз приласкать нечем. А говорят, и ты сам, удалец-молодец, и твои близкие робята-вешатели любили с чужого плеча шитые золотом кафтаны да ферязи напяливать, ась? Где ж оно все?

– Сейчас щегольское обранство ни к чему, – неожиданно поскучнел «царь Петр».

– Что верно, то верно, удалец-молодец. Под перекладиной-то особо роскошничать ни к чему. Под крепкий караул их, – обратился Шуйский к стрелецкому начальнику. – Головой отвечаешь.

Шуйский с торжеством возвратился в Москву, словно после завоевания сопредельного царства. Надо признать, этот поход Шуйского был важнее завоевания многих царств. Захват и поражение крепко спаянных и хорошо вооруженных отрядов Болотникова было большой поддержкой для наведения порядка в стране и для успокоения народа. Но этот действительно значительный подвиг остался неконченым, а потому и оказался бесполезен.

Главари же долгой кровавой междоусобной войны были приговорены к наказанию таким образом.

«Царь Петр Федорович», настоящего имени которого так никто и не смог от него добиться, как и его сотоварищи атаман Бодырин и есаул Хмырь, были повешены в Москве, посреди Красной площади. «Царь Петр», на этот раз в посконных портках и рубахе да босиком, вел себя спокойно, с большим достоинством. Он отвернулся от крестоцелования, не кланялся народу и вообще ни к кому не обращался. Сказал только, будто себе самому: «Ишь солнышко проглянуло середь туч… Видать, сегодня дожжа не будет».

Так же примерно держался Бодырин, хмуро посматривая черными глазами с презрением ко всему, что его окружало. Только молодой, синеглазый красавец есаул Хмырь дрожал, беспрестанно молился, истово целовал крест у священника и его руку, просил о чем-то палача, а уже с петлею на шее крикнул сдавленным голосом: «Прости, народ православный!»

Князь Телятевский то ли погиб в последнем сражении, то ли и правда перешел на сторону Шуйского. Тот его помиловал, но тайно и далеко куда-то упрятал. Князя Шаховского, «всей крови заводчика», по выражению летописцев, сослали на Кубенское озеро в пустынь, под очень строгий монашеский присмотр в отдаленном угрюмом месте. Для того, по-видимому, чтобы замаливал грехи свои.

Ивана Исаевича Болотникова сослали в Каргополь, отдаленный, укрепленный северный городок. Там о нем знали, но относились без издевок и поношений. Наоборот, даже с некоторым уважением. Во время долгого пути везли его в обшарпанном холодном возке, в цепях. На редких остановках Болотников замечал, что за ним на небольшом расстоянии следует такой же возок, запряженный одной чахлой лошадью.

По приезде в Каргополь, Болотникова поместили в подземную тюрьму и цепей не снимали. Скоро он с удивлением убедился: к нему привели и также приковали цепями соседа. Им оказался Каспар Фидлер. Тот самый кукуйский немец, которого Шуйский послал к нему с отравой.

Теперь скованные цепями они оказались в одном холодном подвале.

– Как думаешь, Каспар? Долго нас здесь продержат? – спросил Болотников Фидлера, как человека по письменным делам бывавшего при дворе и знавшего лично царя.

– Думаю, скоро казнят, – ответил со вздохом Фидлер. – Такое нередко устраивает хитрый старик Шуйский. Сперва жизнь будто оставит для слуха о его доброте. Сошлет куда-нибудь в захолустье, а воеводе тутошнему листок: поступить с преступником так-то и так-то: удушить, утопить, отравить или уморить голодом… Меня вот чего-то задержали. Видать, царь сперва обо мне призабыл. Да кто-то при розыске из твоих атаманов или слуг вспомнил…