Жаждущие престола - [59]

Стояли, смотрели со стен. Другие упорно окружали стены упрямого города. И те, и другие постреливали друг в друга ядрами и картечью. Русская смута была в разгаре, ненавидели и стреляли, захлебываясь от ненависти. Даже к крымским татарам, полякам и немцам такой злобы не питали.

И вот тут среди полка Михайлы Васильевича Скопина-Шуйского явился некий человечек низкого росту. Однако повадка бойкая, глаза ясные, шустрые, движения скорые. Явился сначала к Михайле Скопину, рассказал, как за несколько дней – самое большее за неделю, – заставить осажденных смириться. Назвался муромским боярским сыном Кравковым. Предложил Кравков запрудить речку Упу и, затопив Тулу, принудить воров сдаться всенепременно.

Сначала смеялся Михайло Васильевич Скопин. Отмахивался: «Да ну тебя… Тут такие дела… Столько народу положили, а конца нет… А ты с какой-то запрудой…» Потом перестал смеяться, подробно расспросил, что именно эдакое Кравков обещает.

Пошел Скопин к царю, рассказал. Царь и бояре смеялись. Скопин привел пред очи Василия Ивановича Шуйского низенького шустрого Кравкова. Тот опять объяснял подробно уже царю: «Пусть каждый ратник набьет землей один мешок и сбросит в указанном месте в речку. А я нарежу длинных лозин, кору счищу, чтобы лучше видать было. И по несколько разов на день буду бегать – измерять: подымается вода али нет. Государь, Упа выйдет из берегов и зальет город. Деваться некуда ворам будет. Сдадутся они под твою волю, государь. Да разрази мя Бог!»

– Один мешок земли сбросить? – переспросил царь.

– В указанном мной месте. И кажный ратник без промашек.

– Значит, кажный ратник один мешок земли?

– Верно, государь. Зальем Тулу до крыш. Никуда не денутся.

– Позволь, Василий Иванович. Пусть Фома Кравков мерит свои лозины. А ратники пусть мешки с землей бросают.

– Возьмешься за это дурацкое дело?

– Возьмусь, – сказал решительно князь Скопин-Шуйский.

– Ладно. Но если выйдет смехота, я этому… эй, ты где?

– Тута я, Ваше Величество.

– Как тебя? Фома? Так вот, Фома Кравков, если зря устроишь суету, я прикажу всыпать тебе сотню плетей.

– Слушаюсь, Ваше Величество, сотню плетей, – сияя от счастья, повторил Кравков.

В тот же день князь Скопин-Шуйский разослал по полкам приказ государя: «Каждому воину всяких званий насыпать мешок земли, принести к реке и свалить туда, куда укажет муромский сын боярский Фома Кравков».

К вечеру плотина была готова. Кравков указывал всем и подгонял опоздавших. Весь промок, перемазался, клацал зубами. Но товарищи принесли ему полушубок и, хоть посмеивались, но посматривали на него – одни с уважением, другие с сочувствием… ведь если что не так пойдет… сто плетей… охо-хошеньки…

– Вода прибывает, князь Михайла Васильевич, – сообщил Кравков через два дня, прибежав к шатру Скопина.

– Когда подтопим Тулу? – спросил князь.

– Я думаю, через два-три дня.

– Ну, ну… поглядим.

– Пущай полки готовятся окружать сдающихся, – вдруг уверенно и даже с оттенком надменности посоветовал князю Кравков. Скопин поспешил к царю. Совещались уже серьезно.

Через неделю туляки полезли на крыши. Начали связывать плоты. Вынимать из сараев челноки. Город стал погружаться в мутные воды обычно совсем нестрашной Упы.

А к шатру Шуйского прискакал посланец с белым прапором на копье.

– Государь, меня послали воеводы и царь Петр для переговоров.

– Сколько раз отказывались, когда я предлагал, – усмехнулся Шуйский. – А нынче, видать, приперло. Что ж за причина?

– Голод, государь. Да еще вот водой затопило.

Первым из ворот Тулы выехал Болотников, за ним «царь Петр» со своими ближними – атаманом Бодыриным и есаулом Хмырем. Понурый и бледный выехал князь Шаховской. Некоторые предатели – полголовы стрелецкие, известные по войску пушкари. Остальные хлынули казаки, стрельцы, вольные ратники, смерды. Они отдавали оружие и шли под охраной в предназначенные для них места. Некоторые в тюрьмы, другие в ссылку или на поселение в удаленную местность.

В страшное время Смуты, всеобщего несогласия, беспокойства, разнузданности и преступности, человек, подобный Болотникову, не понимавший истинного положения в государстве, мог думать, что исполняет свой долг перед отчиной, народом и миропомазанным монархом. Он верно служил тому, кого считал истинным царем, кому начал служить с самого начала. Иные считали и Шуйского, и Лжедимитрия одинаково незаконными, а вместе с тем уравнивали свои отношения к ним, считая себя вправе переходить от одного к другому.

Все это военное движение, конечно, имело под собой разбойничью основу: грабежи и казни тех, кого тот или иной главарь считал «кровопийцей», то есть злостным притеснителем мизинного народа. Но часто страдало и обычное население, когда какой-нибудь город после взятия или даже добровольной сдачи отдавали на «поток и разграбление». При вторжении в захваченный город или село вся эта якобы воюющая за «царя Димитрия» вольница вела себя не лучше, чем крымские татары во время очередного набега. Особенно свирепствовали казаки – и донские, и запорожские, словно не считая русских мирян единоверующими православными христианами и единокровными братьями.

Итак, приехав к ставке царя, Болотников снял саблю, положил ее себе на затылок и опустился на колени.