Жарынь - [47]

— Наши личные переживания никого не интересуют, — промолвил Андон.

— Я тебя любила, — сказала она.

Он бросил на нее пустой взгляд и увидел, что в ее глазах скапливается презрение.

До встречи с Андоном Кехайовым в то памятное утро под вязами она переболела двумя любовными увлечениями, переболела легко, как краснухой. В последнем классе гимназии ее сердце пленил один неудачливый ученик, худой, с голодными глазами и редкими, как молодой латук, усиками. Он жил в сыром подвале на окраине города, носил одежду явно с чужого плеча — то короткую, то чересчур длинную — подарки матерей умерших гимназистов. Он утверждал себя единственно доступным способом — гордым презрением к миру. Милка тайком совала ему в портфель завтраки, носки, свитера и рубахи. По ночам терзалась бесплотной тоской пробуждающейся женщины, гимназист мерещился ей то больным, то с ножевой раной, а она самоотверженно спасала его. Он узнал об этом и, чувствуя, что его гордость ущемлена, что он теряет почву под ногами, высмеял свою покровительницу перед всем классом. Потом, в академии, она встретила студента, который добывал свой хлеб вечерней работой в ресторане. Низенький, с круглым лицом, пропитанным жирными парами, студент демонстрировал перед однокурсниками превосходство человека, который сам зарабатывает себе на жизнь. Милка получала повышенную стипендию и тайно посылала студенту деньги по почте. Ему удалось выяснить, кто это делает, и он, озлившись, что она лишает его единственного козыря, ответил на ее привязанность пренебрежением и принялся рассказывать направо и налево, что Милка Куличева неполноценна как женщина, что она аферистка, которая хочет подкупить его ухаживаниями и деньгами. Позже она без боли вспоминала свои полудетские увлечения, порой ей казалось, что она вовсе не была влюблена, порой же думалось, что любовь была настоящая, но люди были не те, что настоящего человека она нашла в Кехайове. Он три года позволял ей любить себя, они расстались, но она не переставала его любить — считала, что не найдет другого такого, кто мог бы безропотно выносить ее обожание.

Кехайов же до того, как увидел Милку под вязами, влюблялся довольно часто. Поступив в гимназию, он потерял голову из-за одной молодайки, которую взяли в Яницу из другого села. Тогда-то он и начал позорить память отца. Каждое утро он видел молодайку в соседнем дворе. Она носила расшитый сукман и блузу с длинными рукавами, облегающими полные руки. Страсть Андона была так слепа и мучительна, та к безысходна, что он готов был взорвать всю округу, набив окрестные пещеры динамитом. Но жизнь излечила его, нанеся неожиданный удар. Однажды летним днем он подшутил над двумя стариками. Одному, что отдыхал со стадом в тени под вербой, Андон налил полные царвули воды, а другому, копавшему глину за околицей села, сунул в шапку дохлую ящерицу. В сумерки старики подкараулили его в глухом переулке и могли бы убить, если бы не подошла молодайка с коромыслом на плече. Отогнав стариков, она взяла Андона за ухо и повела домой. Он искоса поглядывал на полную белую руку женщины и лил слезы оттого, что любовь его пошла на убыль от унижения. На другое утро, увидев соседку во дворе, он изумился тому, что еще вчера был готов умереть за нее: баба как баба, здоровая, с короткими и толстыми ногами, грубым мужским лицом, широкой верхней губой со светлым пушком, который со временем превратится в усики.

Потом он зажил монахом, аскетически посвятив себя делу, что делало его сколь преданным, столь и опасным для революции. Он избегал женского общества, но любовь, назло ему, внезапно приходила сама при случайной близости с женщиной. Так бывало по осени каждый второй год. Он таял, как свеча. Свидания с зазнобой были недолгие, как летний дождик; он не подавал вида, что влюблен, ужасно боялся, что ему не ответят взаимностью, он вроде бы даже охладевал, словно и не любил никогда, но в одиночестве страдания его удваивались. Ему казалось, что он может любить только эту женщину, что на другую он и не глянет, глаза ему застилал туман. Женщина для него была прекрасна своей недоступностью, которая наполняла его бесхребетной плебейской ненавистью. Но стоило ему переболеть, как он замечал, что прежняя возлюбленная гроша не стоит, а новая страсть казалась ему бесценной. Разлуки он превозмогал с бешеной ненавистью, уродливой и надуманной. Между двумя влюбленностями он временно сходился с женщинами, по которым не убивался. Они к нему благоволили, и он терпел их физически и духовно, пока жива была боль по последней возлюбленной.

Увидев Милку у подножия холма, Андон почувствовал, что всегда был влюблен в нее, но не испытал прежних терзаний, он был уже зрелым тридцатилетним мужчиной, он понимал, что раньше страдал из боязни не понравиться. Милка попалась ему на глаза в ту минуту, когда он был самим собой, настоящим Андоном Кехайовым. Он почувствовал, что он ей люб, хотя она и не принимает всего, что в нем есть, знал и то, что может стать другим, если она того пожелает. Милка пришла к вязам ранним мартовским днем. Он стоял, прислонившись к стволу, и курил. Ее голос прозвучал совсем рядом: «Ты кончил?» Андон увидел ее лицо, освещенное косыми лучами ранней весны, оно размещалось в пространстве как-то горизонтально, точно лукошко, полное ягод. Ответил с внезапной горечью: «Разве ты не видишь?» Они возвращались в село с непреодолимой неловкостью людей, которые не могут стать близкими. Среди ночи он проснулся от сладкой боли под ложечкой и сказал себе, глядя в негустую весеннюю темноту, что днем совершил глупость. Он вспомнил, что оскорбил Милку, и тогда понял, что она ему понравилась с первого взгляда, случайно брошенного на холм.