Жаркое лето - [18]

Чтобы сократить дорогу, пошел через огороды, но запутался и снова вернулся на большак. Он устал и хотел спать. Веки слипались, а в ушах стоял глухой протяжный шум. Будто где-то там, за темным перелеском, шел скорый поезд.

Ванята приплелся домой, сел на минутку к столу, положил голову на согнутую руку и, сам того не заметив, уснул.

Разбудил Ваняту скрип половицы. Он открыл глаза и увидел мать. Окончательно проснулся и пришел в себя.

— Ну, что там, мам? — спросил он.

Мать разулась, оставила туфли у порога и пошла по коврику в нитяных чулках.

— Худо, сынок!

— Говори же!

Мать села рядом и тихим упавшим голосом сказала:

— Ой, Ванята, плохо… заведующей фермой меня, дуру, поставили! И просила их, и плакала… все одно — назначили. Назначаем, говорят, и точка…

— Ладно уж тебе! — строго сказал Ванята. — Чего переживаешь? Это ж — оргвопрос!..

Чтобы успокоить человека, порой нужна целая лекция, а иногда достаточно и одного слова. Мать улыбнулась, прильнула щекой к Ванятиному плечу. Видимо, думала, что с таким человеком, как Ванята, не пропадешь.

Часы пробили двенадцать. Мать охнула и начала разбирать постели.

— Ложись, Ванята. На ферму завтра пойдем, — сказала она. — Всю вашу компанию дали. Там же такое на ферме — ужас!.. Утром всех зови. Ладно, что ли?

Ванята натянул одеяло к подбородку, положил под щеку кулак.

— Ладно, — сказал он. — Разбуди только пораньше.

Ночь пролетела, как одна минута. Закрыл глаза Ванята — и вот уже оно — утро. Из каждой щелочки струились в избу солнечные лучи. Мать причесывалась возле зеркала.

— Жаль тебя было будить, — сказала она. — Вставай, пора!

Ванята не стал завтракать. Выпил с ходу кружку чаю, схватил ломоть пирога и — на улицу.

Первым делом забежал к Марфеньке, затем вместе с ней пошел к Пыховым. Пыхов Гриша делал возле крыльца зарядку — подымал над головой и опускал тяжелый ноздреватый камень. Рядом лежал белый пес с черными ушами. Он тявкнул для приличия на гостей.

— Гриша, здравствуй, — сказала Марфенька. — Собирайся скорее. Ким где?

Пыхов Гриша поднял еще раз камень, опустил на землю и встал, избочась.

— Спит Ким, — сказал Гриша. — Он бастует. Отец взял к себе прицепщиком Ваньку Сотника. Ну, он и бастует. Не встану вообще, говорит.

Вместе с Гришей Ванята и Марфенька пошли к Пыхову Киму. Забастовщик спал лицом вверх. Уголок верхней губы его вздувался быстрым круглым пузырьком и снова падал — пых-пых!

— Ким, вставай! — сказала Марфенька.

На лице Кима не дрогнула ни одна жилка.

— Не встанет! — сообщил Гриша. — Я его знаю.

Пыхов Гриша в самом деле знал брата и видел его насквозь.

Когда Гришу отправили в первый класс, ушел тайком в школу и Пыхов Ким. Учитель с трудом выдворил самозванца и сказал, чтобы и духу его в классе не было. Ким обиделся, но все равно решил не сдаваться и не уступать брату, который почему-то родился на год раньше него.

Когда Гриша садился дома за уроки, Ким устраивался напротив и вместе с ним грыз гранит науки. Так они вместе научились читать. Была между ними только одна небольшая разница: Гриша читал книгу как все люди, а Ким — шиворот-навыворот.

Долго потом пришлось маяться учителю. Отвернется на миг, а у Пыхова Кима уже букварь вверх ногами.

Не забывал Ким первой науки и сейчас. Он с удовольствием читал на досуге книгу запрещенным методом, а в классе без труда списывал с тетрадок ребят, которые сидели сзади него.

Марфенька и Ванята принялись изо всех сил будить Кима. Они толкали его под бока, дергали за ногу, подымали на попа. Ким сидел на кровати, не раскрывая глаз, а когда от него на минуту отступали, снова валился набок.

Но в мире нет ничего невозможного. Пыхов Гриша помозговал и нашел все-таки выход. Он подошел к кровати, наклонился к Киму и голосом суровым и решительным прокричал:

— Пыхов Ким, к доске!

Ким моментально вскочил. Ошалелым взглядом начал искать классную доску. Но потом все понял. И не обиделся, а только чуть-чуть поворчал на брата. И вообще Ким не стал волынить и сразу согласился идти на ферму, добровольно прекратил забастовку.

Вскоре вся бригада была в сборе. Сзади всех плелся правнук деда Егора Сашка Трунов.

Они шли на ферму полевой тропкой. Справа и слева колосилась, желтела на глазах пшеница, летали наискосок юркие длиннохвостые касатки. Вдалеке среди хлебного разлива маячил высокий серый памятник. Ванята был на ферме ночью и памятника этого не заметил.

— Кому это? — спросил он Марфеньку.

— Саше, — тихо сказала она. — Пять танков он подбил. На этом месте… Пойдем… цветочки ему положим.

Марфенька свернула на узенькую боковую тропку, пошла по ней, раздвигая колосья руками.

Саша стоял на высокой каменной глыбе. Он был похож на мальчишку в своей распахнутой на груди гимнастерке, с короткой челкой волос над крутым упрямым сводом лба.

— Он здешний? — спросил Ванята.

— Не… никто не знает. Спрашивали, а он уже ничего не мог сказать. Только сказал «Саша» — и все… Может, это и не его имя. Может, это его девушка. Но мы все равно Сашей зовем. Это наш Саша…

Марфенька наклонилась, сорвала белую с желтым сердечком ромашку.

— Ты тоже рви, — сказала она.

Ванята набрал букет из ромашек и сизых степных колокольчиков, положил возле серого тяжелого камня. Постояли все немного у Сашиной могилы, помолчали и снова двинулись в путь.