Жанна – Божья Дева - [73]
Леруайе был каретником, и по самому роду его занятий через его дом должно было проходить немало людей. Без сомнения, многие начинали теперь заходить к нему под каким-нибудь предлогом, а то и без предлога, специально для того, чтобы посмотреть на эту девушку. Как рассказывает Обер д’Урш, один из тех, кто знал её в Вокулёре, всем она говорила одно и то же: «Хочу идти к королю… Хочу идти к королю и хотела бы иметь спутников в дорогу». В старом гнезде Жуэнвилей, овеянном ещё не очень давними воспоминаниями о крестовых походах, люди начинали верить, что в самом деле «Бог того хочет». Семнадцатилетняя девочка одерживала свои первые победы. «Она говорила очень хорошо, – отмечает д’Урш, – я хотел бы иметь такую дочь, как она!»
Однажды она встретила арманьякского офицера Жана де Нуйонпона, бывавшего незадолго перед тем в Домреми и знавшего её семью.
Это был человек лет тридцати, родом из Меца (отчего ему иногда давали кличку «Мецский»). Принадлежа к мелко му дворянству, он с ранней молодости воевал под знамёнами французской монархии и к концу 20-х годов, хотя и не был ещё рыцарем, стал играть довольно заметную роль в арманьякском «бастионе» на берегах Мёза.
Он явно был уже заинтересован этой девушкой, о которой теперь говорили по всему городку. По его словам, он спросил её:
«Что вы тут делаете? Что же – все мы так и станем англичанами?»
Она его прервала:
«Я пришла сюда в королевскую палату сказать Бодрикуру, чтоб он провёл меня или велел провести к дофину. Он не верит ни мне, ни моим словам. А я должна быть у дофина до середины поста – хоть бы мне пришлось для этого истереть ноги до колен. Ни короли, ни герцоги, ни дочь короля Шотландии – никто на свете не спасёт королевства французского, которое не получит помощи иначе, как через меня. Я предпочла бы прясть на глазах у моей матери, это для меня совсем непривычное дело, но я должна идти, должна сделать это, потому что так угодно Господу моему».
«Кто твой господин?» – спросил Нуйонпон. («Messire» означало «Господь», могло означать и просто «господин».) Она пояснила: «Бог».
Было что-то «воодушевляющее в её словах», – говорит Нуйонпон, – «меня охватывала такая к ней любовь, которая, мне кажется, была Божьей». Он подумал, взял её руку, вложил в неё свою, как делали вассалы, присягая своему сюзерену, и сказал:
«Так вот: я, Жан де Нуйонпон, я обещаю тебе, Девушка, что с Божьей помощью я проведу тебя к королю».
Он спросил её, когда она хочет ехать. Она ответила: «Лучше сегодня, чем завтра, лучше завтра, чем позже». Не теряя времени, Нуйонпон начал действовать. Он сговорился с Бертраном де Пуланжи, который тоже до её ухода знал её семью в Домреми и, кроме того, присутствовал при её первом свидании с Бодрикуром (почти в тех же выражениях, что Нуйонпон, Пуланжи отмечает: было что-то «воодушевляющее в её голосе»). Теперь их было уже двое, чтобы вести её к королю.
Нуйонпон спросил её, думает ли она ехать в своей одежде крестьянки. Она ответила, что оденется мужчиной.
Другого решения она принять не могла. О ней уже достаточно знали, а пробираться ей предстояло тайком по бургиньонской территории. И помимо этого, женский костюм XV века не предусматривал панталон, вообще ничего под юбкой. Ездить верхом в таком виде было для неё немыслимо. Мужчины кроме кальсон носили chausses – длинные штаны в обтяжку, облекавшие всю ногу со ступнёй (сапоги надевались прямо на них).
Нуйонпон на свои деньги купил ей одежду, какую носили пажи. Число людей, веривших в её призвание, росло: какие-то вокулёрские жители, сложившись, купили ей второй такой же костюм.
Когда она пришла к королю, на ней были куртка, штаны, короткая шерстяная юбочка до колен и круглая шапочка, всё чёрного цвета (цвет, кстати сказать, случайный, – в данном случае она взяла то, что ей давали, а сама, напротив, любила светлые и яркие цвета).
Штаны прикреплялись к куртке посредством шнурков с крючками, по паре крючков на каждом шнурке; их продевали в особые отверстия куртки. Обычно носили от б до 10 пар крючков. Но Жанна желала иметь полную гарантию против всех неожиданностей и всегда требовала, чтоб у неё было 20 пар.
Исследователь Адриен Арман постаавил опыт: продолжительное время он носил средневековые chausses на 20 крючках. По его словам, он так никогда и не понял, как она могла управляться с этим множеством шнурков и крючков.
Она остригла волосы «под горшок», тоже как у пажей или у францисканок.
Принимая вид мальчика, она руководствовалась ещё одним соображением, которое она впоследствии высказала дамам, занимавшимся ею в Пуатье: находясь постоянно среди мужчин, она не хотела всё время напоминать им о том, что она девочка.
«Я неизбежно должна была сменить свою одежду на мужскую… И раз я сделала это для того, чтобы служить Господу, я не считаю, что поступила плохо. Эта одежда не обременяет моей души!» А так как она, по всей вероятности, имела некоторое представление о житиях своих небесных подруг, то это тем более не должно было её смущать: о св. Маргарите в «Золотой Легенде» рассказывается, что она убежала из дому, «остригши волосы и переодевшись мужчиной».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Анна Евдокимовна Лабзина - дочь надворного советника Евдокима Яковлевича Яковлева, во втором браке замужем за А.Ф.Лабзиным. основателем масонской ложи и вице-президентом Академии художеств. В своих воспоминаниях она откровенно и бесхитростно описывает картину деревенского быта небогатой средней дворянской семьи, обрисовывает свою внутреннюю жизнь, останавливаясь преимущественно на изложении своих и чужих рассуждений. В книге приведены также выдержки из дневника А.Е.Лабзиной 1818 года. С бытовой точки зрения ее воспоминания ценны как памятник давно минувшей эпохи, как материал для истории русской культуры середины XVIII века.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)