Жанна – Божья Дева - [231]

Тем самым из разбирательства заранее исключалось всё то, что каким бы то ни было образом могло представить короля в не совсем выгодном свете – хотя бы оно и было ко славе самой Девушки. И, с другой стороны, процесс Реабилитации вёлся таким образом, чтобы не создавать для свежевосстановленной монархии никаких новых тактических осложнений.

Прежде всего, чтобы не втягивать короля в это дело, пересмотр процесса 1431 г. был формально возбуждён от имени семьи Девушки: её матери, старухи Роме (которая теперь жила в Орлеане, опекаемая городом в память об Освободительнице), и её братьев. При этом адвокаты Можье и Превото, выступавшие от имени семьи, подчеркнули с самого начала, что «истцы ведут дело исключительно против судей Кошона и Леметра, а также против прокурора Эстиве: нет речи о том, чтобы привлекать к ответу тех или других лиц, в большей или меньшей степени поданным ими мнением и своим присутствием принявших участие в осуждении Девушки». Фактически в судебном убийстве 1431 г. было скомпрометировано огромное количество людей, частью даже очень влиятельных, которые все теперь оказались верноподданными короля; и монархия, амнистировавшая решительно всё, дорожившая национальным единством после 25 лет гражданской войны, не желала даже по этому делу приносить какие бы то ни было неприятности кому бы то ни было из своих подданных. Все оставшиеся в живых убийцы Девушки, второстепенные, но всё же убийцы, теперь, естественно, валили всё на главных виновных, и монархический аппарат сознательно облегчил им их игру, тем более что все три главных персонажа трибунала 1431 г. были как раз уже покойниками или без вести пропавшими; при этом когда наследники Кошона заявили, что им ни до чего дела нет, лишь бы им гарантировали имущественную неприкосновенность, им эту гарантию выдали немедленно; а пропавшего без вести Леметра едва поискали, формальности ради, и не нашли.

Зная Жанну, нетрудно представить себе, что и сама она с неба не захотела бы сводить счёты с кем бы то ни было, тем более через человеческое правосудие. Но старание Реабилитации по возможности никого не трогать никак в значительной степени фальсифицировало характер и снизило грандиозность выдержанной ею в Руане борьбы.

Кроме заботы о внутреннем примирении, действовали и другие, ещё более щекотливые соображения. Юридически пересмотр инквизиционного процесса, насколько он вообще был возможен, мог быть произведён только из Рима. Между тем в совершенно последовательном развитии жерсоновской линии почти полная автономия галликанской Церкви была окончательно закреплена буржской Прагматической санкцией в 1438 г., и отношения между Францией и Римом оставались чрезвычайно натянутыми – в течение всего XV века французов в Италии при случае именовали схизматиками. При этих условиях побудить Рим начать пересмотр процесса Жанны д’Арк было вообще нелегко. В 1451 г. через кардинала д’Эстутвиля, легата Св. Престола во Франции, начался настоящий торг, в котором Рим старался добиться отмены Прагматической санкции.

Этого он не получил. Но международный вес французской монархии, теперь уже опять самой сильной в Европе, возрастал настолько, что в 1455 г. новый, более сговорчивый папа Каликст III Борджиа дал своё согласие на пересмотр процесса.

Тем самым судьи Реабилитации, фактически зависевшие от короля Франции, оказались также формально, но и не только формально, в зависимости от Римского престола.

По самому своему существу процесс Жанны д’Арк обернулся двойной катастрофой: для рационалистического богословия университетской интеллигенции и для порождённого этим богословием инквизиционного права. Процесс, отвратительный и ужасный, стал возможен потому, что отвратительна была психология университетских богословов и ужасно было инквизиционное право. Но Рим ни того ни другого не мог признать. То, что в действительности было исторической драмой исключительного мирового значения, в рескрипте Каликста III было сведено к масштабам просто карикатурным: пересмотр процесса предпринимается на том основании, что, по имеющимся данным, «Гийом Эстиве, являвшийся в то время прокурором при Бовезском епархиальном суде, побуждаемый, как думают, некоторыми врагами самой Жанны, а также её матери и братьев, представил блаженной памяти Петру, епископу Бовезскому, доклад с ложными данными, изображавшими вышеназванную Жанну виновной в ереси и в других преступлениях».

С блаженной памяти Кошоном судьи Реабилитации всё же разделались. Но разбить рамки диалектического богословия и формального юридизма они не могли. Аргументацию судей 1431 г. они стали разрушать такими же диалектическими приёмами и, с другой стороны, выискивали в первом процессе отдельные формальные погрешности – причём и тут им приходилось обходить молчанием тот факт, что по инквизиционному праву, собственно, все средства были годны для изобличения еретика. Так терялось всё неисчерпаемое принципиальное значение её мученичества и за формально-юридическим спором о деталях забывалось основное: если Жанна – не ведьма и не еретичка, то она, очевидно, святая. Правильно проведённая кассация приговора 1431 г. должна была бы закончиться её немедленным причислением к лику святых. Но на этот счёт не было никакого сомнения в том, что дальше простого оправдания осуждённой в 1431 г. Рим при данных условиях ни в каком случае не пойдёт.