Жанна – Божья Дева - [232]

Нужно ли говорить, какой щемящей тоской веет от всего множества меморандумов, затребованных от всевозможных богословов Франции и Европы, – если, читая их, иметь перед глазами то вечно юное, что явилось поводом для их составления. И всё же, поскольку речь шла о Жанне, её дух и её свобода прорывались то тут, то там сквозь это новое издание сухого резонёрства. Парижский магистр Робер Сибуль вспомнил апостольское учение: «Должно повиноваться больше Богу, чем людям». Гийом Буйе писал: «Отказываясь отречься, Жанна следовала своему абсолютному долгу… следовала особому закону вдохновения, в силу которого она уже не была под общим законом… Отрицать факт, который нам известен без малейшего сомнения, хотя бы он и не был известен другим, есть ложь, запрещённая Божьим законом, как противная нашей совести… Поскольку речь шла о вещах, известных одному Богу, Церковь не могла о них судить. Девушка могла ошибаться – но она целиком отдавала себя на суд Божий и на суд своей совести; а раз она целиком отдавала себя на суд Божий, она не могла ошибаться». И сам Бреаль, резюмируя под конец все высказанные мнения, написал: «Дух дышит где хочет… Если вас ведёт Дух, вы уже не под законом… То, что она знала, она знала с полнейшей уверенностью, и на этот счёт ей не надлежало повиноваться ни одному человеку. Отречение от полученных ею откровений было бы ложью и лжесвидетельством перед нею самой».

Но, конечно, основной интерес Реабилитации – никак не в этих меморандумах экспертов по духовным делам. Он и не в торжественном провозглашении оправдательного приговора, не в уничтожении оригинала обвинительного акта рукой палача, не в процессиях и богослужениях, состоявшихся по этому поводу в Руане и в неизменно верном Орлеане, и не в водворении креста-памятника на Старом рынке. Всемирно-историческое значение Реабилитации заключается в том, что благодаря её процедуре возникло и сохранилось всё это множество свидетельских показаний. Крестьяне из Домреми и орлеанские буржуа, арманьякские рыцари и рыцари бургиньонские, буржские обывательницы и даже изворачивающиеся руанские асессоры – все они говорят по-своему, каждый добавляет ещё одну чёрточку, сообщает ещё один маленький эпизод, – и все они видели «синоптически» ту же самую невероятную девочку, которая сияет в протоколах первого процесса.

Но задача судей Реабилитации заключалась вовсе не в том, чтобы доказать её святость: доказать требовалось, что она была послушной дочерью Римско-католической Церкви. Между тем её заявления – «Да, я считаю, что должна слушаться папы, но Богу первому послужив», – стояли в актах 1431 г., и их подлинность не оспаривалась никем. Целый ряд свидетелей (Груше, Мари, Мижье, Каваль) подтвердили, что нотариусы писали верно. Тем более что сами нотариусы клянутся, что тщательно сличали свои записи; в особенности Маншон подчёркивает во всех своих многочисленных показаниях, что он сопротивлялся попыткам давления и писал по совести, ничего не добавляя и ничего не опуская; он также принял на себя ответственность за окончательный латинский текст процесса, признав, что он сам вместе с Тома Курсельским сделал этот перевод «в той форме, в какой он есть теперь». А Тома Курсельский говорит просто: «Её ответы относительно подчинения Церкви содержатся в процессе, и я к ним отсылаю».

Были, однако, показания, что нотариусы писали правду, но не всю. Так, например, Упвиль, действительно державший себя достойно во время процесса и попавший из-за этого в тюрьму, показал, что «по слухам, нотариусам запрещали записывать некоторые её заявления».

В связи с этим первое показание Маншона – о том, что после объяснений, данных ей Ла-Фонтеном, Изамбаром и Ладвеню, она заявила о своей готовности «подчиниться папе и Собору», – дало судьям Реабилитации нить, за которую они ухватились. Свидетелей стали тщательно допрашивать о том, что она говорила о подчинении папе, в надежде найти что-либо, что не записано в актах процесса.

Священник Р. Груше показал на эту тему, что она отказывалась подчиниться трибуналу, составленному из политических врагов, «но подчинялась папе и католической Церкви, требуя, чтобы её отвели к папе. И когда ей говорили, что процесс будет представлен на суждение папе, она отвечала, что не согласна с этим, потому что не знает, что они там напишут; но что она желала, чтоб её отвели к папе и чтоб он её допросил».

Нечто похожее говорит и Изамбар: «Когда Пьер Морис объяснил ей, что судившие её клирики не суть Церковь, она подчинилась папе, требуя, чтобы её отвели к нему».

По существу, здесь, как и в показании Ладвеню («она заявляла, что подчинится Святому Отцу, и требовала, чтоб её отвели к нему»), мы имеем всего только вольный пересказ того, что стоит в процессе: «Отведите меня к папе – я ему отвечу». Она, конечно, предпочитала, чтобы её судил папа, а не ненавидевшие её англо-бургиньонские клирики; но эти её слова, несколько раз повторяющиеся в тексте процесса, уклончивы по существу: от неё требовали заранее подчиниться решению папы, и этого-то она как раз не сказала. Толкование, которое этим словам дают Груше и другие – «Она всегда подчинялась папе», – явно не вяжется с неоспоримыми (и никем не оспаривавшимися) текстами процесса.