Жанна – Божья Дева - [225]

Примечания

Ясный анализ сент-уанской драмы – в предисловии Шампьона к его изданию Процесса. См. также, с другой стороны, граф де Малейси: «Les reliques de Jeanne d’Arc» (Blond et Gay, 1909); относительно формулы отречения в Орлеанском манускрипте – о. П.Донкёр: «La minute francaise», указ. соч.

По поводу её заявления 28 мая «Dieu m’a mande par Saintes Catherine et Marguerite la grande pitie de la trahison que j’ai consentie» Ф. Фанк-Брентано пишет («Jeanne d’Arc», указ, соч.), что оно «делает честь» её этическому чувству и в то же время доказывает, что Голоса не имели «божественного происхождения»: «всеблагий Бог не мог в этот момент обратить к ней такой ужасный упрёк». Я лично многим обязан другим трудам Фанк-Брентано, но тут я должен поставить вопрос: достаточно ли быть академиком, membre de I’Institut[33], чтобы судить о том, что Бог мог и чего не мог делать с величайшей из Своих святых? Кто вообще правомочен знать, что происходило в эти последние дни в этой мистерии из мистерий между Богом и Его Дочерью и какие откровения она сама, ужаснувшись и самоё себя обличая, перевела этими словами о «великой жалости измены»?

Официальное резюме процесса, датированное самым днём казни: о. П. Донкёр, С. Ж. и И.Ланер, «Instrument public des sentences portees centre Jeanne la Pucelle» (Libr. Argences, 1954).

При тех категорических свидетельствах, которые мы привели, нельзя понять, как и зачем некоторые авторы – в том числе Кальмет – могли писать, что она задохнулась в дыму без особых страданий. Выражение «suffocata», мельком употреблённое судьями Реабилитации, не доказывает ничего: они сами могли основываться только на всё тех же свидетельских показаниях, ими полученных; точнее говоря, она, горя живою, в конце концов, по всей вероятности, задохнулась действительно в дыму. О халтурщиках, время от времени зарабатывающих деньги сенсационным открытием, что её вообще не сожгли, говорить, конечно, не стоит.

XIII

«Этот знак просуществует тысячу лет и больше».

Пепел от сгоревшего тела был выброшен в Сену. «Таков был исход, таков был конец этой женщины», – торжествующе сообщали циркуляры, разосланные по Европе от имени Генриха VI. Но люди разошлись с рыночной площади в слезах – в ушах у них звучал «очень мягкий женский голос», произносивший слова всепрощения, и вместо звериных воплей, обычно вырывавшихся у сжигаемых, – моления и славословия святым и последние призывы «Иисус… Иисус!»

По словам одного из свидетелей Реабилитации, Кюскеля, англо-французский королевский казначей Жан Трессар, уходя со Старого рынка, сказал: «Её душа в раю, а тем, кто её осудил, место готово в аду». «Народ стал пальцем показывать на тех, кто был причастен к её смерти, и от них шарахался», – рассказывает Буагийом.

Конечно, в Руане нельзя было «показывать пальцем» открыто. На другой день после казни доминиканский монах Боскье (собрат Ладвеню и Изамбара) высказался где-то неосторожно, попал на доносчика, был арестован и предан инквизиционному суду «за пособничество еретикам». Бедный человек униженно просил прощения, говорил, что был пьян. «Принимая во внимание его раскаяние», его 8 августа приговорили к тюремному заключению «на хлебе и воде, до будущей Пасхи» (т. е. до апреля).

Эта внешняя обстановка и является, конечно, причиной, почему в самом Руане не осталось источника, в котором впечатление было бы зафиксировано сразу после казни. «Нормандская Хроника» Пьера Кошона (ещё раз: не путать с епископом!) обрывается как раз перед началом процесса, хотя её автор прожил ещё немало лет, – и само это молчание, может быть, симптоматично. На последних страницах у этого старого заядлого бургиньона тон начинает слегка меняться в пользу монархии, восстановленной Девушкой. Пьер Кошон был апостолическим нотариусом, т. е. коллегой Буагийома и Маншона, и личным приятелем последнего из них (это известно документально). И он, очевидно, побоялся при английской власти записывать то, что они ему рассказывали; а писать ложь уже не хотел. Приятель же его Маншон впоследствии, на процессе Реабилитации, про себя самого рассказал, что после 30 мая он месяц целый плакал и не мог успокоиться. Правда, он этим слегка как бы хвастался, хотя хвастаться ему явно нечем: полтысячелетия прошло, и люди над этим плачут, и следует надеяться, что будут над этим плакать до всеобщего воскресения и последнего суда.

Озлобленно пересказав ещё раз англо- бургиньонскую версию о казнённой еретичке, «Парижский Буржуа» вдруг отмечает: «Там (в Руане. – С. О.) и в других местах было немало людей, говоривших, что она – мученица и умерла за своего прямого государя». И этот задыхающийся от ненависти университетский политик в заключение пишет от своего собственного имени фразу, которая никак не вяжется со всем, что он писал ранее, – словно его самого смутили какие-то очень уж определённые свидетельства: «Как бы то ни было, была ли она плохой или хорошей, – её в этот день сожгли».

В конце июня в Венецию писали из Брюгге: «Общее убеждение, что англичане добились её сожжения за её великие успехи, ибо они говорили: когда эта Девушка умрёт, счастье не будет так благоприятствовать дофину… Говорят, перед тем как идти на мученичество, она была необычайно хорошо расположена и приготовлена к смерти, и святая Екатерина, явившись ей, сказала: дочь Божия, не сомневайся в твоей вере, ты будешь среди святых дев в райской славе». Это была правда о Святой Великомученице Жанне, из уст в уста распространявшаяся из Руана по всей англо-бургиньонской Франции.