Жанна – Божья Дева - [224]

– О Руан, мне очень страшно, как бы ты не пострадал от моей смерти…

В XV веке дрова и хворост при казнях складывали, как правило, с таким расчётом, чтобы дым быстро задушил осуждённого. Обычно их наваливали вокруг него во весь рост. При таком расположении решительно не было видно, что происходит, и если дым не делал своего дела, то палачу предоставлялась возможность своевременно удавить осуждённого или заколоть его (сожжения действительно заживо стали обыденным явлением лишь позже, в XVI веке, в эпоху Возрождения). Но в этой исключительной судьбе и тут сделали исключение: на каменном эшафоте костёр был сложен заранее, она стояла над ним во весь рост, привязанная верёвками и цепями к столбу. Эшафот же, как потом говорил палач, был сделан таким высоким, что, разведя огонь, он уже не мог до неё достать и при всём желании не мог сократить её страданий.

«Палач снизу зажёг дрова», – говорит Ладвеню. Сам он вместе с Изамбаром стоял ещё с нею; один из них держал перед ней распятие, к которому она прижалась губами. Но увидев огонь, она заволновалась за них и сказала им, чтобы они спустились. Когда же они сошли с эшафота, она опять попросила Изамбара:

– Держите высоко крест, чтобы я его видела.

«Потом она начала кричать «Иисус!» и призывать архангела Михаила (Ла-Шамбр). «И до смерти продолжала кричать: Иисус!» (Рикье).

Сколько времени она мучилась в огне, мы не знаем. «Парижский Буржуа» говорит только, что «вся одежда сгорела», прежде чем она умерла. Ученики Гуса, которого тоже не умертвили своевременно, отметили для соотечественников, что можно было бы успеть два раза пройти по пражскому мосту через Влтаву, пока он умирал (хотя, в отличие от Девушки, его и обложили дровами «до подбородка»). По словам врачей, это – самая страшная боль, какую может испытывать живой организм (она потом становится меньше, по мере уничтожения тканей).

«Среди пламени она всё время повторяла „Иисус“, говорила, что она не еретичка и не раскольница… призывала небесных святых и молила их о помощи» (Изамбар). Другой свидетель (Жан Моро) говорит, что в огне она просила «Святой воды!» – мольбы истязаемой сатаною девятнадцати-летней плоти, как её Господь возопил «Жажду!» на кресте.

И опять она повторяла Имя, которое всю жизнь носила в своём сердце и на своём теле. Все опрошенные свидетели – 26 человек – слышали, как умиравшая Девушка звала: «Иисус!.. Иисус!.. Иисус!..»

И некоторым на площади стало казаться, что это Имя огненными буквами начерталось в пламени костра.

Палач приходил в ужас от мысли, «что сжигает святую», – и, теряя голову, он тоже, как видно, невольно мучил её ещё больше. После казни, говорит Ладвеню, «палач свидетельствовал в моём присутствии, что её подвергли ужасно мучительной смерти».

Наконец она ещё раз громко, на всю площадь вскрикнула: «Иисус!» – и опустила голову.

В это самое мгновение английскому солдату, стоявшему у подножия костра и на пари глумившемуся над нею, померещилась вылетевшая из пламени белая голубка. Ему стало дурно; через несколько часов, когда его откачали в кабаке, он в присутствии Изамбара каялся перед другим доминиканцем, англичанином, в том, что надругался над святой.

Чтобы ни у кого не было сомнений в том, что она умерла, палач развеял дым и огонь и показал толпе повисшее на цепях обнажённое и изуродованное мёртвое тело. Потом на костёр навалили новых дров и раздули его больше прежнего.

На площади «было едва ли не десять тысяч человек, и почти все они плакали» (Бушье).

Только через несколько часов костру дали погаснуть. А когда всё кончилось – по словам Ладвеню, «около четырёх часов пополудни», – палач пришёл в доминиканский монастырь, «ко мне, – говорит Изамбар, – и к брату Ладвеню, в крайнем и страшном раскаянии, как бы отчаиваясь получить от Бога прощение за то, что он сделал с такой, как он говорил, святой женщиной». И он рассказал ещё им обоим, что, поднявшись на эшафот, чтобы всё убрать, он нашёл её сердце и иные внутренности не сгоревшими; от него требовалось сжечь всё, но «хотя он несколько раз клал вокруг сердца Жанны горящий хворост и угли, он не мог обратить его в пепел» (тот же рассказ палача передаёт, со своей стороны, и Массье – со слов заместителя руанского бальи). Наконец «поражённый, как явным чудом» он перестал терзать это Сердце, положил Неопалимую Купину в мешок вместе со всем, что осталось от плоти Девушки, и мешок бросил, как полагалось, в Сену. Нетленное сердце ушло навсегда от человеческих взоров и рук.

В античной мистерии Афина Паллада спасает сердце Диониса Загревса, когда титаны уничтожают его плоть: если сердце не уничтожено, то ничто не уничтожено, вся плоть восстановится вокруг него и воскреснет. Думаю, что не могло быть уничтожено и сердце Афины, если она – Дочь Божия, которая не будет никогда ни женою, ни матерью, женственная Его премудрость, преданнейшая исполнительница Его воли, милосердная, чистейшая и героическая, ненавидящая войну и влюблённая в мирный труд носительница Его меча, – в свою очередь, осуществилась бы в истории и была бы сожжена на костре. Но, впрочем, самый прекрасный миф Эллады – не более чем слабый проблеск, лишь слабое предчувствие исторической личности Жанны.