Жанна – Божья Дева - [216]

Что значилось в этой формуле, начинавшейся словами: «Я, Жанна»? По словам Массье, она обязывалась не носить оружие, мужскую одежду и короткие волосы. Другие свидетели говорят довольно нетвёрдо, что она признавала себя виновной в оскорблении Божественного величия и во введении народа в соблазн. Орлеанский манускрипт даёт следующий текст:

«Я, Жанна, прозванная Девушкой, презренная грешница, познав тяготевшее на мне бремя заблуждений и, милостью Божией, вернувшись к Матери нашей Святой Церкви, дабы видели, что я вернулась к ней не лицемерно, но чистосердечно и доброй волей, исповедую, что я тяжко грешила, лживо прикидываясь, будто я имела от Бога откровения и видения ангелов Его, святой Екатерины и святой Маргариты и пр. И от всех моих слов и дел, противных Церкви, я отрекаюсь и хочу оставаться в единстве Церкви, никогда от него не уклоняясь».

О. Донкёр склонен думать, что это и есть та формула, которую она повторяла за Массье, но сам оговаривается, что точно доказать это невозможно. Во всяком случае, её заставили произнести некую очень сжатую вытяжку из длинного акта, которым затем подменили короткую формулу и где всё перечисляется досконально: «Исповедую, что я тяжко грешила, лживо прикидываясь, будто я имела от Бога откровения и видения… соблазняя других, богохульствуя, нарушая божественный закон, нося распутные одежды, ища пролития человеческой крови… поклоняясь злым духам… Я подчиняюсь наказанию, которое на меня наложит Святая Церковь и ваше правосудие… Клянусь и обязуюсь никогда больше не впадать в вышеназванные заблуждения».

Три дня спустя она говорила: «Я не понимала того, что стояло в формуле отречения». Помимо Массье, и епископ Нуайонский говорит, что она как бы не отдавала себе отчёта ни в чём.

Как в её собственных воспоминаниях, так и для нас подробности этой сцены и то, что она действительно повторяла за Массье, остаются в каком-то тумане. Но мы имеем прежде всего запись её слов, сказанных через три дня, когда она бесповоротно обрекла себя на смерть:

«Я очень дурно поступила, заявив, что не должна была делать того, что я сделала… Я губила свою душу, чтобы спасти свою жизнь».

После этого непонятно, каким образом некоторые, главным образом католические, историки стараются доказать, что она вообще ни от чего не отрекалась на Сент-Уанском кладбище; и между прочим, непонятно также, кому и зачем это нужно, – зачем стараться превратить её в бесчувственного истукана или в схему школьной морали.

Деревянный идол не мог бы ни в чём усомниться, но он и не мог бы быть «утешением для людей». Потому именно, что она не была деревянным идолом и не была ходячим моральным кодексом; потому, что она была девятнадцатилетней девочкой, сотканной из таких же тканей и нервов, как мы все; «Et tout autant souffrir pouvait»[31], – говоря словами средневекового поэта; потому, что она была в состоянии усомниться во всём – и один раз усомнилась, и упала под невозможным бременем, и всё-таки прошла этот невероятный путь до конца; потому, что шесть дней спустя, на Старом Рынке в Руане, в огонь пошла не деревянная колода и не абстракция, а живая девочка Жанна д’Арк, – именно поэтому её нельзя не любить и ей нельзя не поклоняться.

Пока она повторяла слова отречения, вокруг неё разыгралось нечто вроде мятежа. Англичане, пришедшие смотреть на казнь, сообразили, что её не сожгут, и начали бурно проявлять недовольство. Камни полетели на амвон-эшафот, где она стояла, окружённая своими искусителями. Уорвик говорил, что пропали зря королевские деньги. Кто-то ответил ему: «Будьте покойны, Monseigneur, мы ещё поймаем её». Один из каноников кардинала Винчестерского, Кало, сказал самому Кошону: «Вы потворствуете нашим врагам». Кошон ответил ему: «Вы лжёте!» – и бросил бумаги на землю, говоря, что перестанет делать что бы то ни было, если тот не извинится, и дал понять, что умеет играть свою роль: «По своей профессии я должен заботиться о спасении души и тела этой Жанны». Кардинал Винчестерский заставил своего каноника замолчать. Он-то понимал, какая одержана победа.

Среди всего этого Массье дал ей перо, чтобы она подписала формулу отречения. Она ответила, что не умеет писать.

На этом построили целую теорию. Исходя из того, что её письма 1429–1430 гг. подписаны ею самой, граф де Малейси доказывал, что она не захотела подписаться на Сент-Уанском кладбище. Я же думаю, что она искренне «забыла» в этот момент о том, что научилась раньше писать своё имя.

Маси, оказавшийся около неё, видел, как она, взяв перо, начертала на бумаге какой-то непонятный знак, нечто вроде кружка. Тогда кто-то, кого Маси, никак не разбирающийся в представителях духовенства, принял за Кало (на самом деле это мог быть Эрар или Массье), взял её за руку и, водя ею, поставил крест.

В эту минуту несколько свидетелей увидали, что Девушка Жанна рассмеялась непонятным, бессмысленным смехом.

Кошон прочёл второй, милостивый приговор. Опять перечислялись все её преступления. Но «так как ты отреклась от своих заблуждений… мы снимаем с тебя узы отлучения от Церкви. Однако мы осуждаем тебя окончательно на пожизненное заключение, на хлебе печали и на воде покаяния, дабы ты оплакивала твои грехи».