Жан-Жак Руссо - [83]
Когда Дю Пейру выздоровел и пришел в себя, он извинился за свое поведение в лихорадочном состоянии, но Жан-Жак сохранял твердость: он не хотел оставлять за собой ничего, что могло бы выглядеть как его личная корысть, если бы с Дю Пейру что-нибудь случилось. 3 января Дю Пейру покинул Три-ле-Шато, и Руссо видел, что он уезжает без сожалений. Теперь Руссо оставался в полном одиночестве.
Поссорился он и с Куэнде. В Женеве Малый совет предложил Генеральному совету прерогативу избирать половину Совета двухсот. Напряжение нарастало, возникла даже опасность вооруженных столкновений, так что Мульту попросил Руссо дать свой проект примирения. Руссо это сделал. Он советовал соблюдать умеренность: он не хотел больше слыть подстрекателем; окончательное же согласие наступило в Женеве только в марте 1768 года, то есть через пять лет после начала волнений. Поскольку Куэнде проявлял некоторую симпатию к «партии отрицания», они с Руссо рассорились, и Жан-Жак прекратил с ним всякое общение.
Вокруг него росла пустота. Мадам де Буффле числилась теперь в его врагах, потому что в свое время очень настаивала, вместе с «Верделеншей», на его отправке в Англию. Впрочем, он постарался возобновить отношения с ней, чтобы не потерять поддержку принца Конти. Графиня заверила его, что не знает за собой никакой вины перед ним и сохраняет к нему дружеские чувства. Отсюда Руссо заключил, что от нее нельзя ожидать ничего хорошего. Его, определенно, держали узником в Три-ле-Шато, как в мышеловке, или даже как приговоренного, если бы ему вздумалось убежать.
24 мая, когда Жан-Жаку надо было отправляться на обед в Жизор, он не мог отделаться от мысли, что по дороге его могут похитить и даже перерезать ему горло. Иногда у него наступало просветление, и тогда он был способен признать, что его страхи беспочвенны. 28 марта он записал: «Боюсь, что после стольких действительных несчастий я могу воображать себе надуманные, которые затем воздействуют на мой ум». Но это была лишь короткая передышка в его безумий.
Вскоре новое происшествие еще глубже погрузило его в кошмар подозрений. Дешан, консьерж замка, тяжело заболел. Жан-Жак передал ему немного вина, варенья и один раз — рыбу, приготовленную Терезой. 7 апреля 1768 года у Дешана открылась неудержимая рвота, и он умер. К Жан-Жаку вернулась та же навязчивая идея, которая мучила его во время болезни Дю Пейру. Он убедил себя, что на его счет ходят «всякие подозрительные разговоры», — и вдруг с ужасом понял: «Всё указывает мне на то, что меня обвиняют в его отравлении». Он потребовал вскрытия и написал принцу Конти, что хочет ехать в Париж и предстать со своими возражениями перед судьями. На следующий же день Конти приехал к нему, постарался его успокоить, но убедился, что удерживать Руссо в Три-ле-Шато дольше нельзя, чтобы не случилось какой-нибудь беды.
Жан-Жак всё более уходил в себя. Он продолжал ссориться с Дю Пейру, который, выздоровев, упрашивал его не расторгать их договоры. В августе 1767 года ему хватило здравого смысла принять пенсион короля Георга III, и он получил первые выплаты. Но молодой Брук Бутби, знакомый ему по Вуттону, рассказывал ему о тяжелой судьбе народа, о. нищих и униженных, и Руссо отказался от пенсиона, который всегда казался ему подозрительным. А еще потому, что желал оставаться бедным и свободным. Он более не хотел ничем заниматься, уговаривал Дю Пейру забрать, если тот хочет, его бумаги, чтобы возместить себе выданный ему аванс, — но еще лучше было бы сжечь их! Он упрямо вынашивал в себе одну и ту же мысль: предстать перед судьями, доказать свою невиновность, «честно положиться на совесть людей». Конти уступил в малом, чтобы спасти большее: Жан-Жак может уехать в другое место при условии, что откажется от самоубийственного намерения предстать перед публичным судом.
Наконец-то! Руссо доверил остаток своих бумаг мадам де Надайяк, аббатисе Гомерфонтена, и обещал Терезе вызвать ее к себе, как только найдет верное пристанище. 12 июня доверенный человек от Люксембургов проводил его в Париж, в Тампль, где он провел ночь и следующий день, ни с кем не видясь. 14-го утром он сел в дилижанс, отправлявшийся в Лион.
Спустя четыре дня Руссо добрался до Лиона, зная, что оставаться здесь он не сможет: этот город находился под юрисдикцией Парижского парламента. Впрочем, смена обстановки пошла ему на пользу. Он нанес визит мадам Буа де Ла Тур и встретился с ее дочерью Мадленой, которую знал когда-то в Ивердоне, — теперь она была замужем за банкиром Делессером. Руссо познакомился с господином де ла Туреттом, основателем ботанического сада, и аббатом Розье, который там преподавал. Руссо настолько хорошо себя почувствовал, что 6 июля даже написал Дю Пейру: предлагал, если тот не уничтожил еще его бумаги, послать ему неоконченную рукопись «Эмиля и Софи». Затем он совершил ботаническую экскурсию в Гранд-Шартрез.
Поездка ему не понравилась: дождь лил как из ведра, и неудобства его болезни дали о себе знать. 11 июля он отправился в Гренобль: Конти договорился о его пребывании там с графом Клермон-Тоннером, командующим округом Дофине.
