Жан-Жак Руссо - [81]

Было ли это безумие? Его преследователи во главе с Вольтером утверждали, что дело обстоит именно так. Руссо не был безумцем в прямом смысле, но временами у него случались тяжкие приступы страха под влиянием мании преследования. Действия недругов приобретали в его глазах видимость некоего чудовищного хитросплетения, в котором мельчайшие случайные детали тесно увязывались одна с другой. Иной раз достаточно было какого-то пустяка, чтобы разразился кризис.

Мы никогда не узнаем, что именно произошло 30 апреля. Возможно, еще одна ссора Терезы со сварливой старой кормилицей? Или она сцепилась с экономкой, бой-бабой, которая нарочно подсыпала пепел в тарелки «этих нахлебников»? Как бы то ни было, чаша терпения гостивших в Вуттоне переполнилась. На следующее утро Жан-Жак с Терезой ушли из дому, не взяв с собой ничего. Они вышли на дорогу, сами не зная, куда идут. Жан-Жак не надел даже свое армянское одеяние, потому что оно слишком бросалось в глаза. 5 мая они оказались в Спалдинге, что в Линкольншире, в 150 километрах от Вуттона, и остановились здесь до 14-го числа. Жан-Жак дрожал от страха: сумел ли он оторваться от своих возможных преследователей? Он направил послание канцлеру Англии: он уже не может «продолжать безопасно свой путь в одиночестве»; он умоляет, чтобы ему дали за его счет провожатого, который помог бы ему добраться до Дувра. 11 мая он уже был готов вернуться в Вуттон, но 14-го объявил, что отправляется в Лондон, «совершенно не уверенный, что сможет туда добраться». Таким образом он старался «сбить врагов со следа», потому что уже 16-го, после двух дней безумного бега, оказался в Дувре, в 300 километрах от Спалдинга.

Наконец-то — море! Но погода мерзкая, и ни один корабль не поднимает паруса. Даже само небо против него! Вечером пришел нотабль — пригласить его поужинать. У него в доме Жан-Жак, одержимый своими наваждениями, беспрестанно вставал, подбегал к окну, смотрел, как бьются о причал волны. Внезапно, не в силах более сдерживаться, он бегом бросился в порт, забрался в лодку, вытащенную на берег, и закрылся там в каюте. Тереза уговаривала его вернуться, умоляла — тщетно. Она вышла из себя, стала кричать, ругать его, и только тогда несчастный вышел, дрожа, и вернулся в дом к пригласившему их хозяину. Наступила короткая передышка.

Назавтра, снова охваченный ужасом, не доверяя теперь даже Терезе, Руссо набросился, как бесноватый, с бранью на ошеломленных матросов, ругая их по-французски. Не имея в кармане ни единого су, он расплатился в трактире предметами из своего серебряного прибора. Беглец был уже на грани полного безумия — в своей убежденности, что Англия непременно станет его тюрьмой и могилой.

18 мая Руссо написал Конвэю отчаянное письмо: «Я должен покинуть, месье, или Англию, или саму эту жизнь…» Его смерть не может пройти бесследной, потому что он, увы, знаменит. Если же ему дадут возможность уехать, он клянется ничего не рассказывать о своем заточении, о Юме, о преследованиях; Он предлагал передать Конвэю все свои бумаги и даже «Исповедь» — в дар со своею подписью; соглашался принять королевский пенсион, так как это доказывало бы, что он был здесь хорошо принят; он обещал, клялся всем, чем угодно, — только бы ему дали уехать. Он не позволит врагам захватить себя живым: «Мой час пробил. Я решил пойти навстречу судьбе и погибнуть — или обрести свободу».

Полностью погрузившись в призрачный мир ужасов, Руссо потерял способность отличать надуманные кошмары от действительности. Дрожащий, с блуждающим взглядом, он метался, натыкаясь на стены своей воображаемой тюрьмы. Вечером 21 мая корабль наконец снялся с якоря и взял курс на Кале.

ИЗ ОДНОЙ ТЮРЬМЫ В ДРУГУЮ

Утром 22 мая 1767 года Руссо ступил на землю Франции. Но во Франции, которая его изгнала, у него оставались только враги, и он не знал, куда податься. Может быть, в Брюссель? или в Венецию? Из Кале он отправился в Амьен, где его, конечно же, сразу узнали. Именитые люди приглашали его погостить у них в загородных домах, власти хотели устроить банкет в его честь. Жан-Жак не верил в их искренность, опасаясь, что все эти «знаки внимания» — не более чем насмешка, издевка, «вроде тех «почестей», которые расточались «губернатору» Санчо Пансе на «его острове». Такая шумиха не подобала изгнаннику. Она даже вызвала раздражение у принца Конти: «Ваша неосторожность, позвольте Вам это сказать, испортила всё, что я для Вас предпринял». Принц дал Жан-Жаку инструкции: ночью тайно покинуть Амьен, сменить имя и ждать его распоряжений. Податель этого письма должен был отвезти опального философа в безопасное место. Но оказалось, что Жан-Жак уже покинул Амьен, приняв предложение гостеприимства от Мирабо. 4 июня под именем «г-на Жака» он остановился в Сен-Дени, предместье Парижа, в трактире «Три молотка», откуда на следующий же день отправился в карете во Флери под Медоном. Слухи о его приезде расползались быстро: толковали, что Руссо вернулся, но сломленный — тень прежнего Руссо.

Он не чувствовал себя в безопасности и во Флери: здесь было слишком близко к Парижу. 15 июня Конти определил ему местом жительства свое владение Три-ле-Шато, вблизи Жизора. Это место хотя и находилось в ведении Парижского парламента, но было расположено всего в одном лье от границы Нормандии. Необходимо было также сменить имя, и Руссо стал называть себя Жаном-Жозефом Рену. Он взял себе имена, полученные при обращении в католичество, и девичью фамилию матери Терезы (сама же Тереза теперь считалась его сестрой). 21 июня явился Куэнде, чтобы отвезти их, по распоряжению принца, в новое жилище.