Жан-Жак Руссо - [82]

Как обычно, вначале на новом месте все шло хорошо. Жан-Жак вылечил свою собаку, хотя для этого ему пришлось съездить в Амьен к ветеринару. Ему казалось, что здесь он сможет в полной мере заняться собиранием трав. Куэнде опять взял на себя роль поставщика и доставил ему приборы, ракетки, воланы, книги по ботанике, гербарии. Настойчивый Мирабо заставил его прочесть свои «Элементы сельской философии», и Руссо добросовестно одолел их. Затем маркиз решил приобщить его к физиократической доктрине и предложил прочесть «Основной и естественный порядок политических сообществ» Ле Мерсье де ла Ривьера, а потом еще и «Изложение естественного закона» аббата Бодо. Мирабо засыпал его бесконечными письмами, и в конце концов Жан-Жак в приличных выражениях послал «друга людей» подальше.

Уже спустя неделю ему пришло в голову, что он может «вызывать скрытое раздражение у сельской черни и прислуги замка тем, что не ходит на мессу». Спустя еще три недели Руссо объявил мадам де Верделен о новой западне, в которую он угодил: слуги презирают его, потому что он беден, и считают его доносчиком, приставленным к ним принцем. Поскольку он занимается травами, его еще стали считать отравителем и шарлатаном. Манури, управляющий охотничьими угодьями, зарится на его комнаты; Дешан, консьерж, — каналья, который развлекается тем, что захлопывает дверь перед его носом; садовник отказывается давать ему овощи и наущает конюхов оскорблять его. Вся эта свора восстанавливает против него уже и соседние деревни, и даже викарий стал на их сторону. Очевидно при этом, что все эти люди уверены в собственной безнаказанности, потому что выполняют чьи-то приказы: «Не могу представить себе, чья рука пускает всё это в ход, но несомненно, что такая рука есть».

Налицо была все та же одержимость подозрениями о чем-то темном и тайном. Куэнде умолял Жан-Жака не доверяться своему воображению; тот отвечал ему с горькой усмешкой: «С тех пор как было решено, что я сумасшедший, стало понятно, что все происходящие со мной несчастья — не более чем призраки». Всё же он старался отвлечься немного, собирая травы и особенно — возвращаясь к своей «Исповеди». За июль и август Руссо написал шестую книгу — по-настоящему светлую, потому что в ней рассказывалось о Шарметге и пребывании в Лионе. Он рассчитывал на этом и остановиться, ведь потом были Венеция, Париж, литературные дела, Гримм, Дидро, ложные друзья, дурная слава. До каких крайностей могли бы дойти его безжалостные недруги, если бы знали, что он пишет о них?

У Жан-Жака появилось ощущение, что за ним постоянно следят. Ему хотелось побыть на свежем воздухе, но он, наоборот, прятался за стенами замка. «Не скрою от вас, — сказал он Куэнде 25 августа, — что боюсь попасть в беду, как только выйду за ворота этого замка. Все, что я могу возразить себе на это, — что невозможно же все время в нем оставаться».

Его отношение к окружающему менялось к худшему, и это сильно всех огорчало. Всё более погружаясь в свой бред, Жан-Жак стал видеть вокруг себя только участников заговора. Раньше он упрашивал мадам де Верделен и Куэнде найти для него возможность покинуть замок Три-ле-Шато, но теперь, когда они старались удовлетворить его желание, Руссо стал убеждать себя, что они завлекут его в какую-нибудь новую западню: «Они хотят моей гибели, моей смерти…» «Я знаю, — шептал он Дю Пейру, — что Куэнде — верный раб «Верделенши»… Я притворяюсь, что ничего не вижу. Затаив все в сердце, я отвечаю им любезностями на любезности. Они таятся, чтобы меня погубить, а я таюсь, чтобы спастись». В то же время он говорил мадам де Верделен и Куэнде, что не хочет уезжать; посылал им дружеские письма — чтобы «усыпить их бдительность». В начале октября принц Конти сам пожаловал в Три-ле-Шато. Он обращался с Жан-Жаком как со знатным гостем, показывая домашней прислуге, как он ценит его. Ничто не помогало.

Руссо ожидал приезда ДюЛёйру, которому он передал свои бумаги. Со 2 сентября тот находился в Париже, прикованный к постели приступом подагры. В Три-ле-Шато он смог приехать только 4 ноября. Жан-Жак упал в объятия единственного человека, которому еще доверял. Сначала всё шло хорошо, но через несколько дней у Дю Пейру опять началась лихорадка: рука и нога воспалились. Это подагра, говорил ему Жан-Жак; нет, упрямился Дю Пейру, это желудок. Жан-Жак пожимал плечами, как вдруг его осенило: его друг считает себя отравленным. Доктор, однако, подтвердил диагноз: это подагра. Жан-Жаку поручили давать больному какую-то слабенькую микстуру. Когда он подавал ее больному, тот придержал его руку, говоря: «Я принимаю ее от вас с большим доверием». Так значит, друг считает его отравителем, убийцей?! Пораженный, Руссо со слезами бросился обнимать Дю Пейру, но друг отшатнулся от него. В ту же ночь Жан-Жак запечатал все склянки с медикаментами, а на конверте, содержавшем распоряжения Дю Пейру на случай своей смерти, написал отказ от всякого участия в его наследстве.

Что же там на самом деле произошло? Дю Пейру был ослаблен болезнью, снедаем лихорадкой и к тому же знал, что Руссо уже более года страдает расстройством рассудка и везде подозревает заговоры против себя. Поэтому бедняга испугался и, вероятно, сам впал в бредовое состояние, подозрительности. 10 ноября разгневанный Жан-Жак письменно отказался от всех их взаимных соглашений. Дело в том, что после провала проекта издателя Фоша в 1764 году великодушный Дю Пейру взял на себя обязательство выплачивать Руссо авансом ренту в 1600 ливров за издание полного собрания его сочинений. Теперь же Руссо, не будучи в состоянии вернуть ему уже полученные 2400 ливров, оставлял ему свои сочинения, в том числе