Жак Лакан: введение - [55]
Что делает фантазия? Фантазия определяет не только то, что именно этот кастрированный, перечеркнутый, лишенный полноты субъект желает, но и то, как он это делает, как именно он желает. Какова структура, внутри которой это желание может возникать? Фантазия учит не только тому, что желать, но и тому, как желать. Она определяет ту ситуацию, ту структуру, в которой возможно появление желания и, соответственно, реализация этого желания.
Пример фантазии: женщина, которая может испытывать желание, только если рядом с ней присутствует мужчина, который глядит на нее определенным образом. Эта фантазия связана с присутствием определенного мужского взгляда и только в присутствии этого взгляда данная женщина может испытывать желание. Ее фантазия структурирована вокруг желания получить тот самый заветный взгляд, являющийся для нее объектом-причиной желания.
При фантазии речь идет не просто о том, чего хочет субъект, в каких отношениях он находится с объектом-причиной своего желания. Здесь также обязательно присутствует Другой. Поэтому фантазию можно также характеризовать как наиболее базовое положение субъекта в отношении желания/ наслаждения Другого. Ведь для Лакана желание – это всегда желание Другого, оно всегда подразумевает присутствие Другого. Даже приведенная выше фантазия про «ребенка бьют» – это тоже про отношение субъекта и желания Другого, связанного с желанием наказания этого субъекта.
Еще большая парадоксальность фантазии заключается в том, что это не просто нечто ригидное и часто повторяемое, но каждый субъект еще и организован вокруг какой-то одной фантазии. Эту одну структурирующую фантазию Лакан называл фундаментальной. Фундаментальная фантазия субъекта ригидна, вокруг нее выстроено его желание, она структурирует его желание, структурирует его взаимодействие с Другим, с желанием Другого. Фундаментальная фантазия определяет то базовое положение, в котором субъект находится в отношении Другого.
Если говорить о лакановский терапии, то один из важных ее элементов заключается в выявлении фундаментальной фантазии субъекта. В определении того, как субъект себя ставит в отношении Другого, как он/она ставит себя в отношении желания/требования/наслаждения Другого и, соответственно, как он с этим желанием/требованием/наслаждением взаимодействует. Он фрустрирует желание Другого, он отрицает это желание и т. д. После выявления эта фундаментальная фантазия может быть изменена – формат отношений субъекта с Другим может быть перестроен. В лакановском подходе этот момент называется «перейти через» или «перейти за» фантазию (фантазм). Формулы конкретных фундаментальных фантазий могут быть разными. У обсессивной структуры она одна, у истерической – вторая, у первертной – третья[108] и т. д.
Идея фундаментальной фантазии и ее преодоления, выхода за ее пределы связана с концепцией разных метафор субъекта. На рисунке 44 видны основные метафоры субъективности.
Метафора, напоминаю, это про вытеснение одного другим. В рамках начальной метафоры (слева) субъект имеет дело с требованием другого. Другой что-то от него/нее хочет, что-то конкретное, и субъект как бы вытеснен, отодвинут на задний план этим требованием Другого. Он воспринимает себя как того, кто должен это требование Другого исполнить, дать этому Другому что-то такое, что Другой от него хочет. Или, наоборот, не дать ему этого, фрустрировать его.
Рисунок 44. Основные метафоры субъекта[109]
В рамках следующей субъективной метафоры субъект сталкивается с желанием Другого. Вместо требования Другого он имеет дело с желанием Другого. Напомню, что желание отличается от требования тем, что требование конкретно – Другой хочет от субъекта чего-то конкретного, а желание, наоборот, – это что-то загадочное, что-то под вопросом. Здесь субъект оказывается перед загадкой желания Другого. Что этот Другой хочет? В рамках этой метафоры субъект оттеснен на задний план желанием Другого. Собственные влечения субъекта вытеснены, подчинены логике желания Другого. Субъект в рамках этой метафоры пытается угадать, что же Другому нужно – например, в рамках терапии. Он/она как бы уверен, что знает, что аналитик от него/нее что-то хочет, что он должен что-то дать аналитику, чтобы тот был доволен. Но он не понимает до конца, что же это такое.
Наконец, третья метафора субъекта представляет собой момент выхода из невроза, прорыв по ту сторону невротической структуры. В рамках этой метафоры уже сам субъект выходит на передний план. Но не просто субъект, а субъект влечения. Как я писал, любое влечение по Лакану – это влечение к смерти. Здесь на первый план выходит влечение к смерти, которое, в свою очередь, уже теснит Другого с его желанием. То есть это такая почти утопическая метафора субъекта, утопическая структура субъективности, связанная с возможностью существования по ту сторону невроза, по ту сторону привычной фундаментальной фантазии.
О том, что такое влечение к смерти и как можно существовать в пространстве такого влечения, речь пойдет в следующей лекции, где, в частности, я затрону идеи Славоя Жижека. Жижек много внимания посвящал этому сюжету, разъяснению того, что такое влечение к смерти и почему влечение к смерти – это если не оптимальная этическая позиция, то как минимум та позиция, которая возникает у субъекта после того, как он перешагнул через свою фундаментальную фантазию, перешагнул через собственный невроз.
Главная тема книги — человек как субъект. Автор раскрывает данный феномен и исследует структуры человеческой субъективности и интерсубъективности. В качестве основы для анализа используется психоаналитическая теория, при этом она помещается в контекст современных дискуссий о соотношении мозга и психической реальности в свете такого междисциплинарного направления, как нейропсихоанализ. От критического разбора нейропсихоанализа автор переходит непосредственно к рассмотрению структур субъективности и вводит ключевое для данной работы понятие объективной субъективности, которая рассматривается наряду с другими элементами структуры человеческой субъективности: объективная объективность, субъективная объективность, субъективная субъективность и т. д.
Постсекулярность — это не только новая социальная реальность, характеризующаяся возвращением религии в самых причудливых и порой невероятных формах, это еще и кризис общепринятых моделей репрезентации религиозных / секулярных явлений. Постсекулярный поворот — это поворот к осмыслению этих новых форм, это движение в сторону нового языка, новой оптики, способной ухватить возникающую на наших глазах картину, являющуюся как постсекулярной, так и пострелигиозной, если смотреть на нее с точки зрения привычных представлений о религии и секулярном.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Заговоры против императоров, тиранов, правителей государств — это одна из самых драматических и кровавых страниц мировой истории. Итальянский писатель Антонио Грациози сделал уникальную попытку собрать воедино самые известные и поражающие своей жестокостью и вероломностью заговоры. Кто прав, а кто виноват в этих смертоносных поединках, на чьей стороне суд истории: жертвы или убийцы? Вот вопросы, на которые пытается дать ответ автор. Книга, словно богатое ожерелье, щедро усыпана массой исторических фактов, наблюдений, событий. Нет сомнений, что она доставит огромное удовольствие всем любителям истории, невероятных приключений и просто острых ощущений.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.