Жак Лакан: введение - [50]
Поэтому в своем семинаре 1953–1954 годов Лакан говорит о том, что Сверх-Я – это одновременно закон и его разрушение[96]. То есть это то, что сдерживает меня, ограничивает меня, запрещает мне что-то и одновременно рождает во мне желание этот запрет нарушить и получить то, что я желаю вопреки закону. То есть получить утраченный объект наслаждения, тот объект наслаждения, который становится невероятно привлекательным. У Фрейда это объект получил название das Ding, то есть Вещь. Материнская вещь. Лакан эту идею у Фрейда заимствует. Он берет идею Вещи, das Ding, Материнской вещи, обладание которой связано с переживанием какого-то невероятного наслаждения, удовлетворения всех нужд – такое, можно сказать, идеальное, райское состояние, состояние блаженства.
Однако эта Вещь не существует до запрета, до Закона, она конструируется этим запретом – Вещь запретили, и сразу же она возникла как утраченный, чаемый объект желания. То, что субъект хочет получить, несмотря на запрет, это то, что субъект парадоксальным образом не может получить – но не по причине запрета. Материнская вещь сама по себе не существует, она возникает только вместе с запретом, то есть как бы задним числом. Вместе с запретом возникает иллюзия, фантазм об этой самой Материнской вещи, которая к себе притягивает. То есть, повторюсь, Сверх-Я – это одновременно и закон, и разрушение этого закона.
Закон – это одновременно и то, что побуждает этот закон разрушить. В семинаре 1972–1973 годов Лакан говорит о том, что «[Н]аслаждаться понуждает человека только одно – его Сверх-Я. Сверх-Я и есть не что иное, как императив наслаждения – Наслаждайся!»[97]
Сверх-Я возникает как инстанция, которая не просто запрещает, но еще и терзает, мучает. Императив «наслаждайся!», получи то, что ты хочешь, налетает на запрет. И из этого столкновения вылетают искры вины, муки совести. Вина, с одной стороны, за то, что у субъекта возникает желание нарушить запрет, получить нечто запретное, а с другой – вина за то, что он не может получить то, что он так хочет, что он какой-то неудачник, что он не может получить желаемое, что он лишен доступа к наслаждению. Мол, вокруг все наслаждаются, а ты какой-то не такой, не как все – у тебя доступ к наслаждению закрыт, ты не можешь к нему прорваться. Поэтому Сверх-Я не просто что-то запрещает, оно еще и мучает – за счет создания вот этого столкновения между, с одной стороны, законом, запретом, а с другой – оживленным этим запретом грехом или пороком, тягой нарушить этот закон, получить нечто запретное, получить то самое трансгрессивное наслаждение.
Собственно, эта рефлексия и лежит в основании парадоксальной мысли Лакана о том, что Сверх-Я – это императив наслаждаться, наталкивающийся на невозможность наслаждаться.
Идею парадоксальности Сверх-Я я бы хотел проиллюстрировать на примере Мартина Лютера. Мартин Лютер – религиозный деятель XVI века, человек, который инициировал Реформацию, с которого возник протестантизм. Изначально Лютер был католическим монахом. Он был очень сознательным монахом – он искренне пытался заниматься тем, чем занимаются монахи: усмирял плоть, боролся с греховными помыслами, во всем себя ограничивал. И в этом стремлении он натолкнулся на парадокс, который с точки зрения психоанализа вполне ясен.
Чем больше Лютер старался, чем сильнее себя ограничивал, чем более хорошим монахом пытался быть, чем больше ограничений на себя накладывал, чем больше старался удовлетворить Закон, тем большим негодяем, подлецом, даже дерьмом себя чувствовал. Он столкнулся с парадоксом – чем больше субъект старается вести себя по совести, тем больше она его заедает. Чем лучше хочешь быть, тем сильнее гложет совесть, тем более несчастным себя чувствуешь.
Мартин Лютер отследил этот момент. Он понял, что это порочный круг: чем больше он старается удовлетворить требования Закона, тем хуже себя ощущает. Лютер в итоге вырвался из этого круга – он сказал, что человек спасается не делами и поступками, а исключительно верой. Далее он ушел из монастыря, женился и основал новое направление внутри христианства (лютеранство).
Фрейд эту идею объяснял примерно так: чем больше мы смиряем свои желания, тем больше остается энергии, эта энергия подпитывает Сверх-Я. В итоге Сверх-Я становится сильнее. Чем сильнее оно становится, тем, соответственно, сильнее оно давит на «Я». Или как бы объяснил это Лакан – чем сильнее человек инвестирует запрет, чем больше он себя ограничивает, чем большим становится этот запрет, тем, соответственно, большим становится и желание его нарушить. Это порочный круг – чем сильнее Закон, тем больше желания его нарушить и тем, соответственно, больше искр угрызения совести, вины, мук и т. д.
То есть Сверх-Я – это инстанция, которая говорит: «Наслаждайся!» Но ее задача не в том, чтобы субъекту было хорошо. Она мучает, третирует, запуская те порочные круги, которые в свое время были описаны Мартином Лютером.
Я бы хотел в связи с этим сюжетом еще проговорить момент, который касается более широкого социального контекста и его связи с императивом «наслаждайся!». Когда общество репрессивное, когда общество основано на запретах, на ограничении удовольствия, на ограничении наслаждения, как, например, это было во времена Фрейда: викторианская эпоха, секс – это что-то из ряда вон выходящее, что-то совершенно запретное, что-то совершенно невозможное, что-то, что заставляет людей испытывать по поводу этих желаний сильные угрызения совести. То это рождает сильное желание этот запрет нарушить. Соответственно, императив наслаждения налетает на запрет – из этого возникают угрызения совести, муки вины, неврозы и т. д.
Главная тема книги — человек как субъект. Автор раскрывает данный феномен и исследует структуры человеческой субъективности и интерсубъективности. В качестве основы для анализа используется психоаналитическая теория, при этом она помещается в контекст современных дискуссий о соотношении мозга и психической реальности в свете такого междисциплинарного направления, как нейропсихоанализ. От критического разбора нейропсихоанализа автор переходит непосредственно к рассмотрению структур субъективности и вводит ключевое для данной работы понятие объективной субъективности, которая рассматривается наряду с другими элементами структуры человеческой субъективности: объективная объективность, субъективная объективность, субъективная субъективность и т. д.
Постсекулярность — это не только новая социальная реальность, характеризующаяся возвращением религии в самых причудливых и порой невероятных формах, это еще и кризис общепринятых моделей репрезентации религиозных / секулярных явлений. Постсекулярный поворот — это поворот к осмыслению этих новых форм, это движение в сторону нового языка, новой оптики, способной ухватить возникающую на наших глазах картину, являющуюся как постсекулярной, так и пострелигиозной, если смотреть на нее с точки зрения привычных представлений о религии и секулярном.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.