Зет - [29]

Это, конечно, возможно только при современном уровне техники. Все, кто считает, что духовное развитие не зависит от научного прогресса, делают огромную ошибку... Но опять начинается головокружение, и я вижу: большое красное яйцо величиной с площадь, красное, как Красная площадь в Москве, разбивается, и оттуда вылупляется птенчик — хотя у моей матери в руках яйцо было вареное, — вылупляется птенчик и взлетает к облакам. Он поднимается в атмосферу, стратосферу, ионосферу. Признайся, пташка, что ты там ощущаешь?.. Что-то давит мне на мозг, что-то давит на сердце. Все зависит от одного телефонного разговора, который состоится у меня вечером после этой пародии на речь... Самолеты отрываются от земли... И свершается возмездие, когда нас уже нет в живых. Вот невезение!

Приди. Приди еще раз, и я скажу тебе несколько слов. Оставь сомнения, приди. Я тоже оставлю сомнения и скажу тебе несколько слов. Мне недостает тебя. Жизнь прекрасна, когда у всех есть еда и питье, когда все могут хмелеть.

— Что творится здесь?

— А чего вы от нас хотите?

— Чтобы вы разогнали толпу.

— Не бойтесь.

— Дело не в том, боюсь я или нет.

— А в чем же тогда?

— Собравшиеся в клуб люди должны спокойно разойтись.

— Они уедут на автобусах. Мы позаботимся об этом.

— Я возражаю.

— Почему?

— Потому что автобус — ловушка. Хулиганам легче будет закидать нас камнями. В нашем положении мы научились опасаться всего.

Тело покрывается холодным потом, и затем на арену выступают гомосексуалисты. Целые армии мужчин, которые уже не могут быть мужчинами. Письма, не доставленные тем, кто стал уже легендой. Земля вопиет. Вопиет несправедливость. Я не хочу превращаться в фотографию.

Террористы медлят. Пирухаса они избили, не посчитавшись с его больным сердцем. Прекра-а-асные Салоники!

А теперь пустота. Спокойной ночи... Сжимается мир, сжимается сердце. Вся беда в том, что я не привык к страху.

— Выходите, соблюдая порядок.

— Мы не осажденные в Месолонги.

— Вам не угрожает никакая опасность.

— А камни?

Мы оттеснили толпу.

— Куда?

— За вашу гостиницу.

А теперь прощай, любовь моя. Любовь — это то, чего не было, не существовало. Ты там, а я здесь. Всегда найдется какое-нибудь оправдание для нас обоих.

16

Поравнявшись с часовой мастерской, Янгос наклонился над витриной, забранной решеткой, чтобы посмотреть, который час. Но все часы показывали разное время. Он доехал до углового магазина, где на фасаде красовались выставленные для рекламы большие часы; они были точно электрический сигнал, предупреждающий людей о грозящей им опасности. Было двадцать пять минут десятого. В половине десятого ему было приказано находиться в условленном месте. Он опоздает минуты на три. Янгос постучал в окошечко, и там показалась физиономия Вангоса.

— Кум! — громко крикнул Янгос. — Нам пора ехать.

И, переключив на предельную скорость, погнал машину. Он не хотел возвращаться той же дорогой, боясь примелькаться людям. И поэтому предпочел сделать крюк и с Новой улицы Александра Великого выехать справа на улицу Аристотеля, оттуда на улицу Эгнатия, потом скрыться в узких проулочках рынка Капани, где он знал каждый камень, и, наконец, вынырнуть в условленном месте на улице Спандониса, которая окольным путем вела к площади, где неистовствовала толпа.

Он был сейчас в сравнительно тихой части города. Тут попадалось мало прохожих, мало машин, и, несмотря на обилие освещенных витрин, улица оставалась темной. Конечно, не настолько, чтобы включить фары. Среди царившей вокруг тишины трудно было представить, что творится в двух кварталах отсюда. Хотя Янгос ехал с такой скоростью, что многое ускользало от его внимания, он успел разглядеть парочку, которая шла, обнявшись, по тротуару, какую-то веселую компанию, глазевшую на витрину магазина Ламбропулоса, нескольких моряков с американского миноносца, бросившего якорь в порту, а у светофора, дожидаясь зеленого света, он видел мальчонку с пирамидой свежих салоникских бубликов на лотке. Он хотел купить один — у него даже слюнки потекли в предвкушении удовольствия, — но побоялся пропустить зеленый свет. Вблизи моря, затаившего сегодня свое дыхание, город жил, как обычно, спокойной вечерней жизнью.

Потом Янгос свернул налево и выехал на улицу Аристотеля. При резком повороте Вангос отлетел к другому борту грузовичка. Уверенный, что Янгос все равно его не услышит, он отругал вслух своего кума, тот, мол, нисколько с ним не считается. И затем, ухватившись обеими руками за борт, стал смотреть на белые стрелки, нарисованные на асфальте, которые, мелькая перед глазами, сливались вместе и напоминали ему торпеду подводной лодки; он видел в кино, как такая торпеда летит на флагманский корабль неприятеля.

Янгос поравнялся теперь с кофейней «Петух», перед которой избил сегодня женщину. Недалеко отсюда был клуб «Катакомба», где он сорвал объявление. На фоне зелени бульварчика, протянувшегося посередине улицы, щит, куда было прикреплено объявление, болтался, как скелет бумажного змея, зацепившегося за проволоку.

И тут же, повернув голову в другую сторону, как это делают на парадах, приветствуя представителей власти на трибуне, Янгос увидел сквозь пелену мрака стоянку грузовичков на улице императора Гераклия. Над ней, словно немое проклятие, возвышалась громада табачной фабрики. Лишь кинематограф «Электра» был освещен, но и его огни не могли рассеять нависшую над домами тьму. В такое позднее время на стоянке не было, конечно, ни одного грузовичка. Вокруг громоздились ящики, мешки с цементом, какой-то хлам — все то, что завтра станет полезным грузом для его приятелей. Улица, по которой он сейчас ехал, шла перпендикулярно к улице императора Гераклия, промелькнувшей перед ним, как молния, вдохновляя его на предстоящую операцию. Сегодняшний рейс и впредь обеспечит его работой.