Зет - [28]

Храм Афэи!» И возвращение на «Радости», ставшей печалью. Как можно перенести все это?..

— Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами божьими, — сказал он тогда.

В это время в зале появились два жандармских офицера, просивших выключить репродукторы.

— Меня ударили вот сюда. — Зет указал им на свой рассеченный висок.

— Мы гарантируем вам безопасность при выходе из этого здания, — пообещали они. — Вас будет сопровождать отряд полицейских. Не беспокойтесь.

— Я беспокоюсь не о себе. Я беспокоюсь обо всех тех, кого вы видите в этом зале.

— Меры будут приняты. Но пока есть приказ выключить репродукторы.

— Репродукторы нельзя выключить. Многих, очень многих сторонников мира, которые пришли к клубу, мы вынуждены были не пустить в зал, потому что вместе с ними ворвались бы хулиганы. Эти люди сейчас на улице. Они должны слышать то, что здесь говорится.

— Это возбуждает оппозиционно настроенную толпу.

— Долг полиции — разогнать ее. Митинг идет у нас. Не у них. Куда смотрят полицейские? Они явились сюда, чтобы охранять или предавать нас?

— Но, господин депутат...

— В последний раз я призываю Прокурора, Генерала, Префекта, Номарха и Министра защитить жизнь Спатопулоса. Судьба его до сих пор неизвестна.

14

Префект влетел в гостиницу, где сидел перепуганный Спатопулос.

— Ваши единомышленники, господин Спатопулос, считают, — сказал Префект, — что вас похитили и истязают, как в гангстерском фильме. Поэтому разрешите, пожалуйста, мне сопровождать вас, мы пойдем в клуб, а то репродукторы без конца повторяют воззвания господина Зет.

— Что здесь творится? — возмущался Спатопулос. — Где мы находимся? В Катанге?

— Воззвания Зет возбуждают людей.

— Почему вы не вмешиваетесь? Почему не разгоняете толпу?

— Уже начали ее разгонять.

Когда они шли по площади, Спатопулос услышал, как полицейские говорили:

— Теперь, ребята, расходитесь, завтра его прикончите... Подайтесь немного назад.

А когда они были на пороге клуба, за их спиной раздавались голоса:

— Может, здесь есть еще дверь и через нее они сбежали от нас?

— Сволочи, вы умрете!

— Зет, ты умрешь!

— Что здесь творится, господин Префект? — повторил Спатопулос более решительным тоном. — Вы разве не слышите, что они кричат? Почему вы их не арестовываете? Куда смотрят люди, облеченные властью?

Спатопулос поднялся на третий этаж и вошел в зал, где выступал Зет.

15

Он пришел, подумал Зет при виде Спатопулоса. Он, как Лазарь, вернулся с того света. До этой минуты я считал, что он пропал, погиб. А он вернулся. Но что с теми, кто никогда не вернется и не пришлет нам никакой весточки? Со всеми мертвыми, которые оставляют след в нашей крови и никогда не требуют от нас того, что мы требуем от них. У ночи нет тайн: это огромный черный прямоугольник, такой, как дверь. И те двое офицеров настаивали на том, чтобы мы выключили репродукторы, потому что репродукторы пронзают ночь, оставляя в ней брешь.

Я должен говорить. Люди, сидящие передо мной, требуют, чтобы я говорил. Но когда Лазарь воскрес, он сказал только: «Я хочу есть». Эти слова значат: я начинаю жизнь сначала. Я голоден. Я снова требую справедливости, равенства, мира.

В ручей забрели две коровы. Солнце стоит высоко в небе, и я не могу придумать, куда укрыться от его яркого света. Что еще мне сказать? Я не знаю. Когда телефон долго не звонит, то кажется, что все о тебе забыли. И все- таки ты, нет, не ты, а твой образ живет в воспоминаниях женщин, в мечтах юношей. Если меня убьют, я стану для других таким вот образом. Лицом без тела, которое будет искать правосудия, закрепившись в памяти других людей.

Впечатления сегодняшнего дня осели в фильтре мозга, который сейчас не способен больше фиксировать происходящее. А тут возникает новая ситуация, и, когда видишь, что она назрела, делается страшно.

Сладостна любовь, и самое сладостное, когда ты отдаешься мне, и пульсируют все жилки у тебя на шее. Когда ты растворяешься во мне и я пользуюсь этим. И ты море, бурное и спокойное, вечное и непостоянное в своих настроениях, быстрый ручеек, лощина, где токуют тетерева; ты и я — мир.

Жандармские офицеры пришли, осквернили этот зал, требуя чего? Они что-то приказали и ушли. Но брешь все увеличивается, и мне страшно. Ощущение, ранее не изведанное, как бы мне не превратиться в фотографию. А все идет к тому. За что?

В арсенале мертвых фотографии громоздятся одна на другой. Они рассекают время, как кили кораблей — морские волны. Но море вечно, а кили далеко не вечны.

О чем я говорил? Сидящим в зале ни о чем. Я говорил сам с собой. Да, жизнь прекрасна, когда нет телефонов и твоя рука в моей руке, а вздувшиеся жилки у тебя на шее — ответ на мои поцелуи. Да, жизнь прекрасна, когда люди не умирают от белокровия.

Я не отличаюсь красноречием; Поэтому я не могу выразить всех мыслей и чувств, что бурлят во мне, переполняют меня. Слова лишь символы, но чувства мои подлинны. Я не нахожу подходящих слов, чтобы сказать, как я люблю тебя, сказать, что я не могу жить без тебя, мир.

Чулки и штанишки сохнут, развешанные на проволоке; тонкие защипки портят их...

Кто ты такая?

Я человек, запертый в этом зале. Я не могу говорить. Люди пришли послушать меня, а я почти ничего не сказал им. Народ теперь не верит словам. Он верит наглядным картинам, и такой картиной, фотографией стану я для народа. В виде фотографии войду я к людям в дома.