Зет - [103]

Около двенадцати к ним в кабинет ворвался адвокат Генерала.

— Их арестовали, — испуганно пробормотал он и моментально скрылся.

Антониу вместе с другими журналистами ждал появления этих легендарных лиц, Следователя и Прокурора, которые осмелились, несмотря на нажим и угрозы, подорвать устои государственной власти. Первым показался Следователь. Он потащил журналистов в кофейню, расположенную в Галерее. Хотя за последнюю неделю ему пришлось проделать огромную работу, он не выглядел усталым. Вкратце рассказал он, на каком основании подвергнуты предварительному заключению четыре офицера жандармерии и потом исчез со словами: «До свидания, господа». Большое впечатление произвело на Антониу невозмутимо спокойное лицо Следователя. Лицо, которое ни разу не исказила гримаса, на котором не дрогнул ни один мускул, оставалось все время застывшим и слегка оживало, лишь когда Следователь поправлял на носу дымчатые очки. Прокурор, кругленький и добродушный, сказал: «Вам все изложил Следователь, мне нечего к этому добавить». Обманчивая маска добродушия и железный кулак, подумал про него молодой журналист, знавший теперь всю подноготную о следователях, прокурорах и судьях.

Вечером по городу распространились листовки.

«Гордый Генерал... Ваша борьба была борьбой нашей нации, борьбой за продление жизни греческого народа. Несколько убогих деревянных табуретов, чужая крыша над головой, единственный сын — тоже жандарм, защитник родины, множество высших знаков отличия и орденов, дарованных Вам благодарной Родиной, — это Ваши заслуженные награды за Честь, Доблесть и Верность долгу. Генерал, Вы пожертвовали всем. Теперь Вы жертвуете и своей личной свободой. В оковы можно заключить тело, но душу — никогда. Верноподданные студенты».

Вскоре новые листовки закрыли слой предыдущих:

«Патриоты, демократы! Четыре офицера, соучастники подлого убийства первомученика, борца за мир Зет, стали уже обитателями тюрьмы и составляют одну компанию с янгосами, вангосами, варонаросами, главнозаврами и мастодонтозаврами. План подлого убийства зародился наверху, в высших сферах, там он разрабатывался, оттуда направлялся. Кто прячется за спиной Генерала и ему подобных?»

Пачки этих листовок, как сообщала на следующий день газета «Македонская битва», были найдены в канцелярии ЭДА. И затем следовало:

«Пусть несчастные не забывают, что, помимо следствия — одного следствия, — существует и народное мнение. Когда на выборах победит патриотически настроенная партия, настанет время...»

При торжественной раздаче фестивальных наград места Генерала и Префекта в первом ряду партера в государственном театре оставались незанятыми.

Часть V. Год спустя

1

Я живу точно в твоем спектре, думал Пирухас. Куда бы я ни повернул голову, куда бы ни посмотрел, всюду вижу твое лицо. Руки у меня опустились из-за скудности фактов. Как сталактиты, неподвижно повисли они над материалами твоего судебного дела. Я раскрываю газету и сразу ищу, есть ли что-нибудь новое, касающееся тебя. Раньше печатались сообщения о подготовке судебного процесса над твоими убийцами. Потом и они потонули в потоке газетных будней.

Я весь в твоей власти. Твой взгляд меня обволакивает. Теперь я хорошо тебя знаю и могу сказать, что я не любил тебя никогда, но ты привел в движение весь мой механизм: мозг, сердце и тело были отданы тебе в услужение. Я экран, который казался большим, пока на нем не появился ты. Теперь я понимаю, что должен стать огромным, как Вселенная, чтобы вместить тебя целиком. Но ты все равно будешь капля за каплей переливаться через край. И эти капли на моем пути — знаки, которые я оставлю после себя другим людям, чтобы они по ним нашли тебя и вознесли еще выше. Ведь, по правде говоря, я качал уже выбиваться из сил.

Сначала я выздоровел благодаря тебе. Так как я живу отраженным светом, то, украв у тебя свет, некоторое время казался более ярким. Затем, двигаясь по орбите времени, по которой все мы следуем, я стал постепенно хиреть. Я погас. И сейчас я нахожусь в той точке нашей планеты, где исчезла луна. А мне неизвестно, когда наступит следующее полнолуние.

Разделяющее нас расстояние я измеряю окурками от сигарет. Что бы я ни делал, ты, к счастью, от этого не меняешься. Другие — да. Ты — нет. Ты прочно обосновался во мне, как бессмертный метеорит в музее, странный камень темной окраски, который упал когда-то на поле, где я сажал табак, и сохранил весь блеск, подаренный ему бесконечностью. Подобно молнии, он чуть не спалил меня. Он проделал в земле большую воронку, и, если внимательно присмотреться, ее и теперь еще можно различить, особенно когда во время дождя в ней собирается вода. Только тебя там нет. Пришли специалисты, космологи и землекопы, и извлекли тебя, рассмотрели под своими объективами, классифицировали и, навесив ярлычок с датой твоего падения на землю, заперли тебя в стеклянную витрину музея, как театральный костюм покойной знаменитой актрисы. Но когда внимательно разглядываешь этот костюм, обернутый в холодный целлофан, то чудится, что манжеты до сих пор хранят что-то от жеста ее руки. Все изгибы, вздутия и углубления на твоей гранитной поверхности, уже застывшие, подобно изваянию в неподвижности смерти, говорят о питавшем тебя во время падения пламени, о шпорах огня, сжимавших твои невидимые теперь бока, — так лишь обтесанный мрамор способен передать трепетную мысль ваятеля.