Зет - [102]

«Сегодня после полудня Следователь и Прокурор в полном единодушии заготовили приказ об аресте и предварительном заключении четырех офицеров жандармерии, а именно: Генерала, Префекта, его помощника и капитана. Они обвиняются в пособничестве предумышленному убийству и умышленному нанесению опасных увечий, в преступном злоупотреблении своей властью, а также в нарушении долга».

4

Издание приказа о заключении в тюрьму высших офицеров жандармерии сопровождается обычно довольно странными формальностями. Сначала бумагу отправляют в канцелярию заместителя министра внутренних дел, оттуда Супергенералу и затем, в случае если обвиняемые находятся в другом городе, пересылают префекту местной полиции. Так как этот приказ был заготовлен в субботу, воскресенье он пролежал без движения, в понедельник был послан в Афины и только в среду вернулся в Нейтрополь.

В соответствии с установленным порядком обвиняемые явились в префектуру полиции, где и «были уведомлены...». Бывшему префекту, который увидел, что другой человек сидит за его служебным столом и изображает из себя префекта, на секунду почудилось, будто сам он лишился рассудка. На стекле стола, хранившем еще отпечатки его пальцев, лежал нож для разрезания бумаги, подарок афонского игумена. А когда новый префект встал с места, чтобы проводить арестованных до двери, в глаза бывшему префекту бросилась вмятина на кресле, соответствующая размерам его собственного зада. Все в кабинете напоминало о нем. Разве мог он входить сюда как посторонний человек?

Четверо обвиняемых попросили, чтобы их отправили в тюрьму Геди-Куле, но новый префект отказал им в просьбе, сославшись на то, что имеет право содержать их только в военной тюрьме, да и то лишь при наличии соответствующего решения. А пока что, продолжал он, согласно уставу жандармерии ой обязан препроводить их на гауптвахту в Главное управление безопасности. Там их ждут комнаты, специально для них приготовленные и снабженные всеми удобствами. Потом обвиняемые попросили, чтобы их отпустили на несколько часов домой для сборов и прощания с родными.

Генерал был страшно расстроен. Сотрудники префектуры, всегда дрожавшие перед ним, теперь, не замечая его, равнодушно проходили мимо. Даже буфетчик не отнесся к нему с должным почтением. Он подошел к Генералу и шепнул ему в утешение: «Все утрясется. Что поделаешь!» Но по глазам буфетчика Генерал понял, что тот его больше не боится.

Генерал вернулся домой. Беспрерывно звонил телефон. Последние дни, когда он ждал ареста, журналисты своими телефонными звонками буквально сводили его с ума. Казалось, они измываются над ним, чтобы окончательно его доконать. Сейчас опять звонил один из журналистов. Генерал сразу узнал его по голосу.

— Как, по-вашему, что я должен взять с собой? Несколько пар пижам, бритвенный прибор и много книг... Да, я буду писать исследование к вопросу об упрочении греко-христианской культуры... О чем именно? Переосмысление суда над господом нашим Иисусом Христом...

— Не кажется ли вам, что вы жертва судебной ошибки, подобно Дрейфусу? — спросил журналист.

Как могли сравнить его с евреем коммунистом! Эта свинья просто издевается над ним! Генерал бросил трубку.

У Префекта был свой маршрут. Он отправился в церковь Божьей Матери, что возле Арки, и, поставив свечку, помолился от всей души. Ему хотелось поплакать. И он поплакал в церковном полумраке. Потом он пошел на Благовещенское кладбище и помолился на могиле своего предместника, префекта полиции города Нейтрополя, которому всем был обязан: у него он учился, будучи помощником префекта, а когда в позапрошлом году старик умер от разрыва сердца, в жизни его образовалась пустота. Купив букетик цветов, он возложил его на могилу и, опустившись на колени, запричитал:

— Дорогой мой Спирос, теперь на старости лет предстоит мне посидеть в кутузке! Хорошо, что тебя уже нет в живых и ты не увидишь моего позора. О, если бы у меня хватило мужества наложить на себя руки!.. Ну и следователь попался мне, Спирос! Он совсем запутал меня! Я не хотел сдаваться... Неужели я должен за все отвечать, когда ни больше ни меньше как сам Генерал при сем присутствовал и наблюдал за происходящим? А я не знал, что должно произойти, дорогой мой Спирос, клянусь на твоей могиле, не знал и, как только почуял, послал человека предупредить водителя грузовичка, чтобы тот не трогался с места, но было уже поздно, грузовичок помчался и... теперь здесь, над твоим последним приютом, плачу я горькими слезами! Ах, Спирос! Я тебе многим обязан. Единственное, чему ты меня не научил, — это как уберечься от лисиц, которые портят виноградники!.. Спирос, я не перенесу всего этого! Придай мне сил! Виноват, во всем виноват Генерал!..

Чьи-то рыдания прервали его на полуслове. Обернувшись, он увидел неподалеку женщину в трауре, которая, обливаясь слезами, тоже беседовала с покойником.

Новости, как гром среди ясного неба, поразили Нейтрополь. Приложения к газетам и журналам, воззвания, объявления на улицах, казалось, затмили венгерский цирк и кинофестиваль. Солнце в тот день точно переродилось, думал молодой журналист, снова приехавший в Нейтрополь по случаю фестиваля, оно стало солнцем правосудия. С раннего утра дежурил он перед кабинетом Следователя, но ни Следователь, ни Прокурор не показывались до самого полудня. Оба они, запершись у себя, совещались.