Зерна гранита - [23]

— Эй, каторжане, идите брать еду! — закричал Радко Пуев — крупный и полный узник, родом из села Князь-Александрово (теперь город Димово).

— Ешьте, ешьте побольше, вы уже знаете, что этой ночью вас повесят! — намекнул надзиратель Кирил Николов. Щелкнул ключ в замочной скважине, и он ушел. Глухо раздавались его шаги в коридоре. Неужели действительно нас повесят на заре свободы?

Допоздна мы разговаривали о событиях на фронте, о приближающейся победе, а мысль о виселице не выходила из головы. Кто-то попытался пошутить, но не получилось. Камера смертников… К полуночи наконец заснули. Ночью кто-то меня толкнул. Я оцепенел. Неужели пришел конец?..

— Не бойся, Велко, и этой ночью мы уцелели, — сказал Филип Тропурский, который лежал возле меня. Эта его привычка просыпаться точно в три часа осталась у него с тех пор, как палачи увели на виселицу Йоло Гергова, Стояна Пешева и Петко Иванова.

Проснулись и другие.

6 сентября 1944 года.

Прекрасный солнечный день. Мы двигались по тюремному двору, выложенному булыжником. Оживленно обсуждали предстоящие события.

Меня вызвали на свидание. Напротив меня за решеткой — мой брат Цвятко, радостный, улыбающийся. Громким голосом он сказал мне:

— По радио сообщили, что вы помилованы. Никакие смертные приговоры исполняться не будут. Вам повезло. Приказ о повешении от 4 сентября 1944 года относился к вам, но у меня не было сил сказать тебе об этом. Прокурор Пенко Георгиев под нажимом ответственных деятелей коммунистической партии согласился выехать из Видина, а без него вешать вас не имеют права.

«Имеют право или нет — это другой вопрос, — подумал я. — Они и без права совершили много преступлений. Но сейчас есть нечто другое, со дня на день ожидается приход Советской Армии».

Я быстро попрощался с братом и побежал передать товарищам радостную весть. Когда пришел, понял, что они уже знают об этом. Кто-то опередил меня.

7 сентября 1944 года.

Двор гудел, как растревоженный улей, Иван Чонос и другие политические деятели пришли в тюрьму требовать нашего немедленного освобождения.

К вечеру с нас сняли цепи. Свалилось тяжелое железо. Я вырвался из лап смерти.

Мы вышли во двор. Сотни рук политзаключенных протянулись к нам. Люди подняли нас и понесли. Мощное «ура» прокатилось под мрачными сводами тюрьмы, перелетело через стены и разнеслось над городом и Дунаем.

Вокруг нас собиралось все больше и больше политзаключенных. Сияли лица. Блестели глаза.

Вечером надзиратели не заперли нас в камере смертников. Мы оставили нашу гробницу — не могли больше находиться в той камере, где каждый вечер ожидали смерти, где столько мучений выпало на нашу долю. Я взял свою рваную пеструю постель и перешел в камеру к Велко Палину, с которым мы прежде вместе работали. Счастливые, мы проговорили всю ночь и заснули только на рассвете.

8 сентября 1944 года.

Нас по очереди вызывали из камеры. Расписавшись в толстом журнале, мы покидали тюрьму живыми.

Перед тюрьмой нас ожидали близкие. Матери обнимали своих сыновей, дочери целовали отцов… Радость. Слезы и радость. Затем Иван Чонос сказал:

— Товарищи, в этот момент я испытываю одновременно и большую муку, и радость. Скорблю, что моего сына Бояна повесили и он не вышел вместе с вами. Но я счастлив, что вы, его товарищи, живы! Вы продолжите дело, во имя которого он погиб! Победа близка. Советская Армия идет на запад, и мы должны помочь ее победоносному маршу на Берлин…

Полицейские стояли и слушали, но никто из них не остановил его, не помешал говорить. Что было бы, если бы это происходило несколько дней назад!

Я все никак не мог поверить, что я свободен и жив. Воодушевленные и веселые, мы направились к городскому парку. Громко говорили, пели. Счастью не было конца. Дышали чистым воздухом… Наслаждались видом Дуная. Не было больше тюремного режима. Не было тревоги в ожидании исполнения смертного приговора.

Этот светлый день, первый день свободы, я никогда не забуду…»

Велко Атанасов член бюро окружного комитета БКП в Видине. До заседания у него еще есть полчаса. И я иду с ним по Дунайской аллее и думаю о нем и его жене Вере, удивительных, самобытных людях.

Позади осталось место, где когда-то находилась тюрьма, а сейчас возвышается памятник Свободы и цветут красные розы.

Мы прощаемся. Он спешит на заседание, но я не расстаюсь с ним. Такая жизнь и такой человек не забываются. Они остаются в нашей памяти, они переходят из поколения в поколение.

МОЛЧУН

На этот раз в командировку я поехал не один. Со мной отправился инструктор организационного отдела. Я плохо знал его. В комитете он был известен своей молчаливостью, поэтому, когда стало известно, что я еду с ним, один из моих друзей съехидничал:

— У тебя будет возможность выговориться в этой командировке…

— Каждый человек сам выбирает себе друзей, но не командировки, — сдержанно ответил я ему.

Мы выехали. Автобус в эти часы был почти пустой — два старика, одна старушка, длинноволосый парень и поп. Можно сказать, прекрасная компания. Кондуктор злился, ворчал, что напрасно гоняют шестидесятиместный автобус для горстки людей.

— Какой здесь хозрасчет? — спрашивал он шофера. — Пассажиры, пассажиры нужны, и побольше!