Зеркальный гамбит - [63]

– Представляешь, недавно попался «детский», – сокрушалась она, сидя на высоком табурете у бара. Её жирные ягодицы свешивались с деревянного квадрата сиденья. – Я тебе скажу, это дерьмо! Гигантские лысые коты с красными глазами плюс табуны двухголовых тянитолкаев на васильковых лугах. И, что поганей всего, никакой крови. Рубишь тварь пополам, а внутри блестящий ровный гель, даже не брызжет.

«Ты психованная, – орал я и хлестал Ленку по оплывшим щекам. В раковине валялись крупные прозрачные осколки, на одном из которых расползалась от воды этикетка «Посольская». – Возьми лучше бритву, а ещё лучше повесься». Ленка отбивалась, лупила меня кулаками в живот и визжала.

– Кому я нужна? Я старая, я уродина, я – старая уродина. Даже ты спишь со мной, потому что так тебе удобно, и за квартиру платить не надо. Спишь со мной, а сам пялишься на эту тощую малолетку. Ненавижу! – Ленка бешено ревновала меня к Сопельке.

– Лен, ну ты с ума сошла! – бурчал я и думал, что Ленка не так уж неправа.

– Я ребёнка хочу, – она успокаивалась, прижималась ко мне дряблым животом, засыпала.

* * *

Семь лет назад Ленка пропала. Вернее, не так. Сначала она купила доступ, похвасталась, помахала перед моим носом распечаткой с яркими картинками и умчалась готовиться. Я собирал её багаж, укладывал одежду, настраивал оружие и сдыхал от зависти. Ленка ушла, устроив прощальную истерику. Неделю я наслаждался тишиной, потом начал скучать. А потом, ещё через неделю, в клуб зашли мрачные ребята с одинаковыми наколками на затылках, и мы поняли, что дело плохо.

Оказалось, что Ленка, как обычно, влетела на всех парах в чужой мир, толком не изучив задания, а там одновременно с ней находился «садовник». Так случается: садовники иногда оставляют за собой право на часть мира – это допускается правилами и прописано в инструкции. С Ленкой произошёл именно такой случай: парень зарезервировал координаты и сидел внутри, подправляя какие-то детали. А Ленка не то поленилась прочитать примечание, не то… Короче, она вошла в раж и размолотила в шматки всех и вся, а горемыка этот попался под горячую руку. Погиб, короче, пацан. И там, и здесь… Потому что если мы играем в «чужой» реалке, то для садовника-то она самая что ни на есть «настоящая». Пацан погиб, а у Ленки начались серьёзные проблемы – ребята из «дружественного» цеха подобных промахов не прощают.

Тех, кто называет себя садовниками, куда как меньше, чем нас. «Ломать – не строить», – подшучивают они на редких совместных сборищах, перемигиваясь. И ещё добавляют: «Один отряд сажает сад, другой его ломает». Садовников немного: лично я знаю человек тридцать, а ещё про десяток одиночек наслышан. Занимаются ребята построением личных параллелей, выводят от основного ствола маленькие веточки собственных реальностей, а потом продают доступы любителям поиграть в «конец света». За хорошие деньги продают, между прочим. А тех, кто готов заплатить за иллюзию бессмертия и полной безнаказанности, предостаточно. Можно считать нас сумасшедшими, но только я уверен, что садовники куда хуже. Потому что создавать мир, выдумывать ему прошлое и настоящее, трепетно творить разумных сутей, любить их, вдыхать в них жизнь, заведомо обрекая на гибель – настоящее безумие.

Ходят слухи, что некоторые садовники всё-таки не выдерживают и однажды уходят в какую-нибудь ветку насовсем, либо просто бросают это занятие и живут себе, как обычные люди. Но в это тоже не верится, потому что, единожды став богом, уже не вернуться, так же, как, единожды побыв «не богом», шагнуть обратно нельзя.

Того пацана, что сгорел вместе с собственным миром, я знал. Не лично, нет. Просто пришлось погулять по паре-тройке его реалок. Он удивительно хорошо создавал птиц. Иногда, прежде чем приступить к заранее оплаченному апокалипсису, я сидел где-нибудь на берегу и следил за невероятно красивыми крылатыми тварями с радужным оперением. Порой я оставлял одну птицу и наблюдал, как она мечется над испепелённой равниной, пахнущей почти настоящей смертью. А ещё этот пацан никогда не баловался людьми. Вообще среди садовников считается, что реалки лучше населять именно хомо сапиенсом, а прочее – слабость и моветон, и всё же некоторые так и не решаются.

Именно то, что спёкшийся в паштет садовник относился к нерешительным анималистам, и то, что все об этом знали, делало вину Ленки более чем серьёзной. Выходило по всему, что Ленка очень даже соображала, что творит. Ага. Когда вокруг тебя бьются багровым столбы пожаров, разваливается на куски воздух и шипит кипящая пена, когда ты, с лихорадочно горящими глазами и сердцем, ломающим грудную клетку, идёшь по издыхающему миру, тогда очень сложно контролировать себя. Сложно. Но не до такой степени, чтобы не сообразить, что перед тобой человек, которому здесь взяться неоткуда. И не до такой, чтобы не услышать, как он обращается к тебе по имени или по позывному… И не до такой, чтобы не остановиться…

Ленка оправдывалась. Шептала скороговоркой, что пацан случайно попал под обвал или вроде того, краснела, заикалась и почти всхлипывала, но координатор садовников не верил. Показательные разборки устроили в нашем клубе – созвали всех, даже новичков. Наши молчали, опустив глаза. Ленка оправдывалась. Растерянно разводила руками, дребезжала истеричными нотками, но я видел, как за широко раскрытыми, блестящими от слёз глазами таится волчья ухмылка. Координатор садовников тоже видел. И после того, как Ленка тяжело вздохнула и замолкла, выдал только одну фразу, обращаясь сразу ко всем и ни к кому: «Всё понятно. Псу мы забираем. Сегодня». Я тогда не понял, почему Сопелька вздрогнула. Меня лишь покоробило то, с каким нажимом «садовник» произнёс Ленкин позывной. Это свистящее «с» посерёдке. «Пссса».