Земные заботы - [64]

Под шелковой бумагой, конечно, прячутся не какие-нибудь обыкновенные датские цветы — розы, тюльпаны, подснежники или гиацинты. Нет, там таинственный, искусно подобранный букет, перевязанный цветной шелковой лентой. Цветы же настолько редкие, что никто в отделении не знает даже, как они называются.

Посыльный скрывается в одной из отдельных палат, где уж наверняка — так, во всяком случае, считает фру Хольм — лежит кто-то из королевской или знатной дворянской семьи. А вот Миккельсен слыхала, будто там известная манекенщица, а может, актриса. Во всяком случае, одна из тех, о ком можно прочитать в еженедельниках.

Больше всего цветов в палате № 1, само собой, у фру Хольм. У нее на тумбочке стоят двенадцать темно-красных, почти черных роз на длинных стеблях, увитых алой шелковой ленточкой, и маленький букет розовых бутонов в отдельной вазочке.

На высоком подоконнике за ее головой роскошные букеты выстроились в ряд. Азалии, фрезии, коралловые веточки.

Марию немножко смущает, что у нее-то цветов нет. Не так уж они ей нужны. Но ведь другие могут подумать, будто ей досадно, что ее родственники не заботятся о подобных вещах.

— Фу, грязнуля, опять ты напачкала!

Фру Хольм разговаривает со своей новорожденной исключительно наставительным, непререкаемым тоном.

Это ее третий ребенок. Два первых тоже девочки.

У нее единственной в палате груди забинтованы. Медсестра помогла ей наложить тугую повязку на всю верхнюю часть тела.

Она не желает портить фигуру.

Когда другие кормят детей грудью, она сидит с бутылочкой. Так, мол, гораздо лучше, потому что ты уж точно знаешь, сколько съел твой ребенок.

По левую руку от фру Хольм лежит Конни и кряхтит из-за своих швов. По правую, у окна, сидит в постели крепко сбитая женщина. Из-под одеяла торчат большие сильные ноги с выпуклыми ногтями и красными подошвами. Муж у нее кузнец, и это их четвертый сын. Фру Хольм предлагала ей поменяться детьми. Но жена кузнеца отказалась.

— Спасибо. Я уж останусь при своем.

Кузнецова жена сидит, подоткнувши под спину подушку, и любуется своим спящим ребенком в падающем из окна ярком свете дня. На личике у него полная умиротворенность. Рот большой, губы пухлые. Носик толстоват и слегка приплюснут. Хороший, полный жизни парнишка.

Она пытается разбудить его. Сунув ему в ручку большой палец, она медленно поднимает его, потом отпускает, и он плюхается на мягкое одеяло.

— Эй ты, просыпайся, кушать пора!

Он приоткрывает один темно-голубой глаз. И тут же снова закрывает. Потом зевает, морщит носик и вот уже смотрит спокойным ясным взглядом. Будто и не спал.

Кузнецова жена расстегивает больничную рубашку. Голубоватые вены, извиваясь, бегут по ее могучей, в коричневых пятнах груди. Малыш уверенно находит ртом темный сосок, а его ручка ласково гладит обнаженную материнскую кожу.

Он удовлетворенно вздыхает. Вначале сосок был холодный и от него неприятно пахло ланолином. Теперь же он теплый и живой. Он сосет, и молоко бежит, заполняя его маленький животик.

После того как он отсосал положенное из каждой груди, он срыгнул и со вздохом отвалился. И ручка тоже упала.

И вот он уже снова спит. Маленький обжора.

На другой кровати, тоже стоящей у окна — напротив кузнецовой жены, — лежит тощая парикмахерша со своим бледненьким ребенком. Одна из множества незамужних матерей. В одной только их палате таких трое — Конни. Мария и она. В других палатах их, возможно, еще больше. Клиника таким никогда не отказывает. Такова уж старая традиция.

Справа от парикмахерши лежит Мария. Медсестра перепеленала ее маленькую эскимосочку и подложила ей к груди.

Малышка слабо и нерешительно берет губками сосок. И вскоре выпускает. Достаточно ли ей этого? Мария не уверена.

— Ну, как дела? — спрашивает медсестра. — Не получается, что ли?

Она бросает взгляд на таблицу, лежащую на Марииной тумбочке. Там значится: Суббота, 3-й день, 2310 граммов. Ребенок слишком много теряет в весе.

— Надо сделать так, чтобы она ела, Хансен. Почки должны работать. В первые дни все дети теряют в весе. Но для такого ребенка, как у тебя… Лучше бы она так сильно не худела.

— Но как же мне быть? — Мария в отчаянии. — Я стараюсь, делаю все так, как ты мне велишь, но она моментально устает и отваливается. И я понятия не имею, сколько она высасывает.

— Попробуй сцеживать молоко в бутылочку. Возможно, так ей больше понравится. Из бутылочки им сосать легче. Молоко льется быстрее. И она не будет так утомляться. А мы будем взвешивать ее для контроля.

И медсестра обращается к следующей пациентке:

— Ну, Миккельсен, принимайся за дело!

Миккельсен поднимает со смятой подушки взъерошенную голову. Сестра помогает ей сесть поудобнее и протереть соски.

— Давай сюда поросенка! — говорит Миккельсен с решительным видом.

«Поросенок» визжит и брыкается, но сестра, крепко ухватив его за затылок, заставляет взять сосок.

— Ой, черт, больно же! — стонет мамаша.

Ее соседка справа — пакистанка. В сверкающем шелковом халате, затканном золотой и серебряной нитью, сидит она со своей крупной — 3500 граммов — дочкой на руках. Девочку извлекали вакуумным способом. Темнокожий красивый ребенок с большим темным пятном на затылке.