Земные заботы - [169]

Но если мы со Стуре не ошибаемся и правильно понимаем недоверчивую интонацию в голосе Ёрана, то еще неизвестно, кто кого обманывает. Конечно, Стуре обиделся, что его работа ставится под сомнение, и стал брать себе немножко больше, чем положено. В результате все остались довольны: Ёран и Ингрид — потому как уверены, что получили бесплатный отдых, а мы довольны тем, что за свой пансион они платят сами. Вот пример того, что я называю злопамятностью или своей необъявленной войной, потому что, если без конца проглатывать обиды, в конце концов сдадут нервы и все это будет только во вред.

Я сижу у двери в стеклянную комнату, мы так ее называем из-за множества окон, это наша гостиная, здесь у нас стоит телевизор. Дом построил в конце прошлого или в начале этого века местный ветеринар. Дом красивый, участок ветеринар купил у деда Стуре. Этот скотий лекарь здорово пил, и не только медицинский спирт, на дне озера мы обнаружили уйму бутылок. В конце лета, когда вода становится прозрачнее, они хорошо видны на дне, покрытые илом. У меня целая коллекция самых диковинных бутылок — старинные из-под пива и другие, даже не знаю из-под чего. Иногда мы с моим внуком Енсом достаем их со дна, у нас это называется плавать за сокровищами. Фасад дома смотрит на дорогу, она посыпана гравием, после дождя гравий становится красновато-коричневым и красиво блестит, дом отделен от дороги живой изгородью из боярышника, которую посадили еще при ветеринаре, теперь она буйно разрослась. Наш участок лежит на южном склоне холма и спускается к самому озеру, растет все у нас замечательно и воды для полива сколько душе угодно. Цветы и огород — а он у меня не маленький — это моя страсть. Стуре помогает мне, а Гун — нет. Хоть она такая же деревенская девчонка, как и я, она и пальцем ни к чему не притронется. Прошу, например, ее весной сгрести прошлогодние листья, что может быть приятнее, чем светлым весенним вечером поработать граблями? Она помашет ими десять минут, соберет крохотную кучку и бросает работу. Теперь я уже больше не прошу ее об этом: не хочет — не надо, ей же хуже, сама себя лишает такого удовольствия. Скоро шесть лет, как она у нас живет, и хочу я того или нет, но должна признаться, что научилась многое понимать благодаря ей. Вообще, многое на свете начинаешь понимать не от хорошей жизни.

Ёран у нас исследователь. Так он сам себя называет, да так оно, по-видимому, и есть: мы получаем его научные публикации. Он социолог, обществовед, а Ингрид — его ассистент. Она моет салаку, стирает рубашки, перепечатывает его труды набело, поддерживает в нем бодрость духа, сопровождает в поездках и помогает понять «важные аспекты женского вопроса». Разумеется, он добился для нее ставки ассистента, деньги выдаивать он мастер — сам об этом рассказывал; по-моему, у него на это уходит столько же времени, сколько на науку, и если это дается нелегко, то это только справедливо, так мне кажется; его работу я ставлю не очень-то высоко, а деньги он получает, потому что без конца пристает ко всем. Слишком много денег, отпущенных на науку, уходит на ветер, к сожалению, это так, я убеждаюсь в этом даже у себя на работе. Ёран изучает статистику, он подсчитывает число выкидышей, избитых жен и безработных или привлеченных к уголовной ответственности, а также все, ими выпитое, потом делит результат на число жителей в том или другом районе — и пожалуйста, процент получен, исследование готово. У Ёрана и Ингрид есть загородный дом, автомобиль «вольво», катер, так что, судя по всему, другие любители процентов его работу ценят. Они хотели держать свой катер на нашем озере, но мы воспротивились: тогда бы они от нас не вылезали. Отчеты Ёрана я в лучшем случае пролистываю, это толстые тома с приложениями I, II, III, он преподносит их так торжественно, будто это золотые слитки. Стуре более добросовестный, чем я, поэтому дольше ломает себе голову над этими трудами, но и он в конце концов сдается, сославшись на то, что у него ума маловато, или говорит, опять, дескать, та же чепуха, после этого научный труд отправляется в архив под названием «Ёран».

Сегодня разговор зашел о старых письмах, бумагах и фотографиях, которые Стуре получил от троюродного брата из Америки. Ёран увидел их впервые. Внешне он сохранил равнодушие, наверное, решил, что если Стуре заметит его интерес, то ни за что не расстанется с этим добром, поэтому сказал только: да-да, такого материала полно, но пренебрегать им не стоит, он может представлять кое-какую ценность для изучения эмиграции. Ему, мол, такими исследованиями приходится заниматься, так что, по желанию Стуре, он мог бы найти применение этим бумагам. Беда в том, что люди в большинстве своем понятия не имеют, какую ценность могут представлять собой старые документы, да и новые исследования тоже, если на то пошло. Сегодня они никакой ценности не имеют, но могут приобрести ее, если смотреть на них с точки зрения науки, лет через пятьдесят или сто. Благодаря этим никому, казалось бы, не нужным документам можно будет восстановить картину прошлого: как люди жили, что делали, о чем думали, — это же чертовски важно. Пока Стуре и Ёран толковали о бумагах, Ингрид явилась ко мне на кухню — как замечательно, что зашла речь об этих документах и они попали Ёрану на глаза, потому что Ёран, выйдя на пенсию, мечтает написать семейную хронику, и если он возьмет эти бумаги к себе, то они будут у него в целости и сохранности.