Земные заботы - [57]

Просто удивительно, как много бед подстерегает человека. Однако стоит получше вглядеться в каждую из них, как и вообще в любое явление, и непременно найдешь ее корни, по крайней мере один. Можно написать тысячи книг и проанализировать в них причины разных несчастий, только вряд ли кто-нибудь успеет за свою жизнь их все прочитать, осознать, разбить прочитанное по группам и создать «пакет неотложных мер», поэтому беды застают нас врасплох и мы ничего не понимаем. Чисто теоретически можно предположить, что крупные катастрофы, такие, как потоки беженцев, извержения вулканов, и тому подобные, должны затмевать собой мелкие личные неприятности, постигающие каждого из нас, но не тут-то было. Авария на Чернобыльской атомной станции не выдерживает никакого сравнения с твоим собственным сгоревшим дровяным сараем, а тысячи беженцев Мёркнут перед тем фактом, что Бу бросил свою жену и детей. Мне изредка приходится сталкиваться с человеческим горем, когда к нам в центр привозят пострадавших от несчастных случаев или автомобильных аварий. Их всегда тут же отправляют в город, но все равно воздух как будто заряжается и от напряжения перехватывает дыхание, когда случается что-то серьезное и человеческая жизнь висит на волоске. Вой сирены заполняет приемную, где сидят больные гриппом или конъюнктивитом или пришедшие на повторный прием, все они на время забывают о своих недугах, но стихает сирена, уносится «скорая помощь» с синей мигалкой, и все возвращается на круги своя.

По законам перспективы более мелкие предметы заслоняют собой более крупные, если находятся ближе.

Зато я положила в банк деньги, возвращенные Густеном, кроме той тысячи, которую отдала Карин, и вздохнула с облегчением, точно вырвалась из тисков смерти. Позвонила Карин: вчера вечером Бу домой не вернулся, правда, позвонил и сказал, что некоторое время должен отдохнуть и подумать, Карин поинтересовалась, на работе ли Сив, и я сказала, что Сив на работе. Потом она звонила уже без конца, мы говорили много и подолгу, в конце концов у меня даже заболело ухо. Я в основном только поддакивала и соглашалась; сперва она хотела, чтобы Бу вернулся, — я с ней согласилась, но напомнила, что она и одна не пропадет, потом она хотела, чтобы Бу не возвращался, и осыпала его проклятиями, я опять с ней согласилась и напомнила, что ей пригодится ее самостоятельность, на это мне было сказано, что я ничего не понимаю. Карин упала в колодец, и, прежде чем она выкарабкается, она не раз сорвется обратно. Однако переехать к нам она отказалась, ей хочется быть дома, когда он вернется. И ни Стуре, ни я не можем бросить ей веревочную лестницу.

Летом, как всегда, у Гун нашелся повод пить больше, чем обычно. Началось это после того, как ее навестили прежние друзья. Она сказала, что к ней приедут гости и что она этому очень рада, правда рада. Однако ее больше радовала мысль об их приезде, чем сам приезд — с его приближением Гун все больше нервничала. Она обдумывала, чем их угощать, будет ли это ленч или обед, я по ее просьбе купила продукты, и сама она тоже купила «кое-что» — на всякий случай я спросила, действительно ли нужно «кое-что», ведь они приедут на машине. Может, они предпочтут кофе? Кофе! Она возмутилась так, как будто я предложила поить их навозной жижей. Наконец гости приехали, правда совсем ненадолго; Гун, воспользовавшись случаем, основательно подкрепила свои силы, и потому они отбыли еще раньше, чем предполагали. В ней всколыхнулось одиночество, тоска и покинутость, она вспомнила все, что потеряла. У нее не хватило духу спросить про Харальда, но мне гости рассказали, что живет он хорошо и души не чает в своих сыновьях. Грех не порадоваться за него; я обычно рассказываю Гун всякие новости, но стараюсь выбрать удобный случай, только трудно сказать, какой случай окажется удобным. Если она в это время трезвая и уравновешенная, мой рассказ может выбить ее из колеи, а если она в это время пьет, запой может затянуться. С ней никогда не знаешь, чего ждать.

Однако, когда ее бывшие друзья уехали, я не выдержала. Я рассказала ей про Карин, чтобы объяснить свою усталость и чтобы она поняла, что ее близким тоже бывает несладко, но предугадать реакцию Гун невозможно. Она может проникнуться жалостью к Карин и начать пить из одного только чувства сострадания, а может обидеться, что я думаю о Карин больше, чем о ней.

Живет Гун, как говорится, не бедствуя, но в сердце-то у нее — беда. Даже при благополучии беда закрадывается в сердце. И с нею приходится считаться, как со всем остальным.

Когда у Гун плохой день, я, вернувшись с работы, собираю поднос и иду к ней. Обычно я пою ее бульоном, как будто ухаживаю за мамой. Но только как будто. Оба случая достаточно безнадежные, но безнадежность мамы в том, что ее дорога все сужается, и это естественно. А Гун не может и не хочет сделать над собой усилие. Дорога-то перед ней открыта, но она не хочет идти — она хочет парить.

— Я больше не выдержу, — заявляет она. — Ради чего мне жить?

— Я бы тоже не выдержала, если бы жила так, как ты, — говорю я.

— Обо мне никто не думает. У тебя-то есть Стуре.