Земные заботы - [54]

На улице ни души, видно, все возятся на задних дворах или уехали в отпуск, однако машина Карин на месте. Я сначала стучусь, потом толкаю дверь, обычно она бывает не заперта. Однако на этот раз дверь не поддается, и я звоню; мне открывает Енс, к нему бежит Эва, в руке у нее шарик на нитке, она говорит, что мама в ванной.

— Ты принесла нам конфеты? А что у тебя есть?

— Ничего нет. Я вам с Енсом дам денег, чтобы вы покатались на водяной горке.

— А мама в ванной. Она весь день плачет. С самого утра, — говорит Енс.

— А папа от нас ушел, — рассказывает Эва. — Взял и ушел.

— Наверное, на работу? — спрашиваю я.

— Нет, насовсем, — говорит Енс. — Забрал свои вещи и ушел.

Только теперь я замечаю беспорядок и в гостиной, и в прихожей, из ванной выходит Карин, и, хотя лицо у нее распухло от слез, я вижу, как она осунулась. Слава Богу, она сразу прижимается ко мне, и мы стоим, обнявшись, я бессознательно глажу и глажу ее по голове. Какая огромная разница, обнимаешь ли ты своего маленького ребенка или взрослого. Мы с Карин отвыкли обниматься, но, видно, когда хочешь утешить, без этого не обойтись. С Енсом и Эвой я могу присесть рядом, обнять их, приласкать, заговорить о чем-то постороннем, с детьми это получается как-то само собой, а вот перед взрослыми я беспомощна.

— Это правда, что он ушел? — спрашиваю я тихо. И чувствую плечом, как она кивает.

— В обед, — шепчет она в мою блузку. — Пришел злой и сказал, что, раз я ничего не понимаю, ему остается только уйти, что он, к сожалению, меня больше не любит… Что мне делать?.. Как он мог?.. Мне так плохо…

Она достает носовой платок, уже насквозь мокрый.

— Давай сядем, — предлагаю я.

— Не могу, я могу только ходить. Он очень спешил, бросился к шкафу и стал выбрасывать оттуда свои вещи. Потребовал сумку. Я ничего не поняла. Утром мы не разговаривали, он встал рано, выпил кефира и ушел. Когда он стал выбрасывать одежду, я спросила, не уезжает ли он, а он стал орать: ты что, до сих пор ничего не поняла? Ты не заметила, что я этот дом больше своим не считаю, что я тут задыхаюсь, от тебя задыхаюсь? Я спрашиваю: что случилось, что с тобой? Куда ты собрался? Не твое дело, кричит, я не желаю перед тобой отчитываться. Между прочим, говорю, ты еще не заплатил за телефон, вот тогда-то он и сказал, что пора положить этому конец и что он больше меня не любит… Вот и все.

— Зато ты не дала ему сумку, — сказала Эва.

— Про какую сумку она говорит?

— Про дорожную, — объяснил Енс. — Ему пришлось взять мешок для мусора, такой черный, из пластика!

— Я сказала, что не собираюсь лезть ему за сумкой, а если он сам не знает, где ее взять, пусть берет мешок для мусора, — сказала Карин.

— Бабушка, а папа вернется? — спрашивает Енс.

— Конечно, — отвечаю я. — Раз вы здесь, значит, вернется. Он просто был не в духе.

— Он очень злился на тебя, — сказала Карин. — Что ты вечно суешь нос, куда не следует. Что когда-нибудь ты заработаешь по носу, нечего воображать себя Господом Богом и вмешиваться в чужие дела. Ты что, с ним разговаривала?

Я качаю головой и уверяю ее, что я его даже не видела.

— Хоть бы объяснил, что случилось! Я говорю: что я тебе сделала? Объясни мне, в чем я виновата? Ты что, с ума сошел? Я-то не сошел, говорит, а вот ты — не знаю.

— Стало быть, он в своем уме?

— Он — да. И он не может больше жить по расписанию, ему осточертели дети, счета, ссоры, наша еда и я, потому что я… потому что со мной вообще не о чем разговаривать. Сказал, что я могу пока жить в этом доме, а потом мы его продадим, что, если он тут останется, он просто повесится… Кстати, а что ты ему сделала, почему он злится?

Карин прислоняется к книжной полке, Енс и Эва прижимаются к ней, Енс плачет, я прошу их принести свои копилки, чтобы я бросила туда монетки, но они не уходят.

— Как он мог при детях сказать, что не любит меня? Енс даже подошел ко мне и сказал: а мы тебя любим.

— Да, мы тебя любим, — повторяет Енс. — Правда, Эва?

Эва кивает.

— Пусть папа не любит маму, а мы ее любим.

— Значит, Бу не сказал тебе, куда он уходит? — спрашиваю я. — Больше он тебе ничего не сказал?

— А что еще говорить? Разве этого мало? Он сказал, что уезжает по делам с одним типом, я звонила на работу и проверяла, их нет.

— Дети, пожалуйста, сбегайте за копилками. Пусть мама отдохнет.

— У меня никого нет, кроме детей, — плачет Карин.

Я сижу и никак не могу набраться мужества, чтобы все ей рассказать, а рассказать надо, в этом нет никаких сомнений, не понимаю, почему Бу до сих пор этого не сделал. Почему так трудно все объяснить, выразить в словах? Дать понять всем своим видом и поведением — это пожалуйста… Но сказать? Верно говорят: слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. А слово «развод» звучит страшно. Оно как церковный свод. Такое же высокое и гулкое.

— Могу тебе объяснить, почему он разозлился на меня. У нас в центре работает одна женщина по имени Сив. У Бу с нею роман. Сегодня утром я с ней побеседовала. Вот и все. А она, наверное, позвонила ему.

Глаза у Карин широко раскрылись и стали неподвижными, как на фотографии.

— Это правда? — шепотом спрашивает она и садится к столу.

— Да, к сожалению.