Земные заботы - [43]

Я сижу, будто с неба свалилась, и не верю своим ушам. Наверное, вид у меня был глупый, да я и чувствовала себя дура дурой, потому что Эльна вдруг спросила:

— А ты что, ничего не знаешь?

Из-за одного только стыда, что я ничего не знаю, да еще из-за нежелания обсуждать жизнь Карин я хотела ответить, что, конечно, все знаю, однако не ответила, а сказала чистую правду, что слышу об этом впервые.

— Ах ты, моя милая, так ты, оказывается, ничего не знаешь? — удивился Ольссон. — Да ведь Бу себе зазнобу завел. Она у вас на Мельнице работает! Уж с неделю прошло, как они приезжали к нам за угрями. Поздно вечером, часов этак в девять или попозже, они, вишь ты, устраивали пирушку и хотели купить угрей. Так они сказали: мол, им нужны угри. Я машину-то его не признал, он, видать, новую купил, но вижу — машина, а в ней женщина сидит, сперва я ее принял за Карин, потом гляжу: за ручку-то он ведет не Карин, а эту вашу, из центра. Хрен они получили, а не угря! Думай про меня что хочешь, но моя фирма таким господам угрей не продает. Я человек маленький, но свои понятия имею, что хорошо, а что худо. Не знаю, как ее зовут и кто она там у вас, докторша или нет, но только работает она в вашем центре, это точно. А что, Карин-то знает об этом?

— Я думала, ты все знаешь, — говорит Эльна с несчастным видом.

— Первый раз слышу. Ты уверен, что она из центра? Как хоть она выглядит?

— Вот с такими титьками, — говорит Ольссон и изображает руками круглую грудь. — И говорит все этак непросто.

— Беда-то какая, — вставляет Эльна.

— Неделю назад, говорите?

— Неделю или две, а может, поболе, я уж не помню. Где он теперь живет? С Карин?

Я киваю.

— Я ему так сказал, — голос у Ольссона становится вдохновенным, как у новоявленного Моисея, — я тоже в молодости малый был не промах, но с чужими женщинами на людях никогда не показывался. Черт бы тебя побрал, сказал я, портки сраму не имут, так их и не на башке носят. И еще: ты мне тут бурю на море не устраивай, а не то…

— Не слушай его, — говорит Эльна, — ничего этого он ему не сказал. Но угрей мы им не продали, это верно, я не захотела, когда увидела, что к чему. Между прочим, возьми кусочек угря, я угощаю. Пусть Стуре поест. И поговори с Карин.

Я отправляюсь домой. Щуку и угря я чуть не забыла, но меня нагоняет Ольссон — Эльна заметила оставленный мною пакет.

— Не вешай голову раньше времени, — кричит он, кидая пакет мне в лодку. — Поклонись от меня Карин, я помню ее совсем махонькой, скажи ей, что можно поймать рыбку и получше. И еще скажи, что я хоть и не компьютер, но если кого видал, так уж не позабуду, а ее мужика я и раньше с той бабой видел. Он уж не первый раз приезжал угрей покупать, а расплачивался обещаниями. Я буду не я, если не нагряну к нему в контору, он сам сказал: позвони мне в контору, — а я возьму да сам явлюсь. Карин хорошая, она как ты, и не думай, ей от этого беспокойства не будет, уж я позабочусь.

Я гребу домой, Ольссон все еще стоит на причале, а Эльна — в дверях. Рябь улеглась, поверхность воды кажется блестящей и мягкой, вдалеке на воде покачивается большая стая чаек, они отдыхают после обеда, и ничто не нарушает тишины. Я прекрасно поняла, кого имел в виду Ольссон, изобразив большую грудь. Это Сив, и самое скверное, что мы вместе работаем. Нет, это еще не самое скверное, хуже то, что я ее терпеть не могу. Неужели это правда? Предположим, правда, но как они могут разъезжать по округе, не таясь даже от наших знакомых? Может, это ошибка? Однако Эльна все подтвердила! Ольссон есть Ольссон, но это еще не значит, что он говорит неправду. Как же получилось, что Карин ничего не знает? Или и в самом деле последним правду узнает тот, кого она касается?

Сив! При одной мысли о ней у меня внутри все переворачивается. С некоторыми людьми сходишься легко, а с другими не сходишься вообще, я никогда не сошлась бы с Сив. Она работает у нас уже два года, и я знаю, что мое первое впечатление часто бывает обманчиво, но на этот раз я не ошиблась. Я не доверяю такому типу людей — склонив голову набок, они обнимаются с каждым встречным и все-все понимают, потому что сами пережили то же самое! Теперь она понимает Бу! Будь это кто-нибудь другой, любая другая женщина, не Сив, и любой другой мужчина, не Бу, я бы, может, тоже поняла его, но теперь… Неужели его так пленили ее подушки, правда, у Карин с этим плоховато. Сив не носит бюстгальтеров, на ней всегда лишь тонкая блузка, и грудь колышется под ней, как буйки на воде. Халат у нее всегда нараспашку, она стучит по коридорам своими каблуками, оставляя за собой стойкий запах духов.

Многие говорят, что запах больницы внушает им страх, хотя на самом деле в больнице вообще ничем не пахнет. Так вот, мои духи — это психологическая поддержка, говорит она. Наверное, ради психологической поддержки она постоянно болтается по коридорам; а может, у нее потребность показывать себя, кто знает, но она то и дело пробегает по коридорам с какими-то документами, чаще всего направляясь к врачам. Но только один из врачей согласился обследовать ее поподробнее, да и то, говорят, это было лишь беглое обследование — он проработал у нас не больше месяца. Сив была замужем, у нее две взрослые дочери, муж у нее был богатый, как она говорит, и он выплачивает ей содержание, а может, он просто рад от нее откупиться? Но Бу? Неужели Карин не почувствовала запаха духов? Или он сам начал душиться одеколоном? Нет, это неправда! Я гребу так, что трещат весла. Когда я привязываю лодку, у меня дрожат руки.