Земные заботы - [34]

Почему становится так тяжело и неприятно слушать от других то, что когда-то говорил сам? Кто это говорит: «Он никогда не сделает того, о чем я прошу» или «Он совсем не такой, как мне хотелось бы» — моя Карин или я сама о Стуре? И если бы тогда, когда я так говорила и думала, кто-нибудь попытался «открыть мне глаза», помогло бы это или нет? Да ни в коем случае. Почему так редко учатся на опыте других? У разных людей опыт бывает похожим как две капли воды, но это не помогает: к чужому опыту не прислушиваются и ему не верят. Никто не хочет идти по узкому пути, и никто добровольно не откажется от собственного мнения. Человека можно принудить только под гнетом обстоятельств. Гнет обстоятельств — это, можно сказать, отец жизни, но кто в таком случае ее мать? Наверное, нужда. Гнет обстоятельств и нужда — вот отец и мать жизни.

Видишь на Эве надувной круг? Это на прошлой неделе подарили его родители. Хорошо, если он продержится несколько дней, резина слишком тонкая. Такие вот подарки дарят мне и детям, всякую ерунду. Зато Бу они дарят на Рождество и в дни рождения дорогие рубашки, замшевую куртку, большую хорошую радиолу, а мне знаешь что? Кастрюли, сковородки, занавески на кухню, всякие там ложки-плошки. Ни разу ничего лично для меня, все только для кухни. Мне каждый раз бывает так обидно, кажется, взяла бы и вернула им все их подарки. Я даже сказала Бу, что не стану вешать их занавески. Если уж они решили подарить мне материю, то почему бы не подарить материю на платье? Но он сказал, что занавески нужно повесить, иначе его мать обидится. Ну, я повесила, а потом одну из них сожгла утюгом. И детям они дарят черт знает что.

— Да, иной раз все это так надоедает…

За время нашего разговора она то и дело вскакивала и снова садилась, вот она опять мечется взад-вперед по причалу, я чувствую, как вздрагивают доски, как вздрагивает Карин.

— Это ему все надоело, а не мне. Иначе почему он вечно где-то пропадает?

— А он говорил, что ты ему надоела?

— Нет, но ведь я чувствую. Он просто притворяется. Я его знаю, у него никогда не хватает духу сказать что-нибудь прямо.

И снова у нее по щекам текут слезы.

— Вот, я не выдержала и все тебе рассказала, а ведь не хотела. Я хочу, чтобы все было хорошо. Не говори Бу о нашем разговоре. И папе тоже не говори.

Я все время старалась говорить потише, чтобы нас не услышали дети, но Карин голоса не понижала. Мне было не по себе оттого, что дети слышат наш разговор, никогда не забуду чувство страха и отчаяния, которое меня охватывало всякий раз, когда ссорились мои родители: мне казалось, что рушится мир.

— Ты сама понимаешь, что папе я все равно все расскажу. Кстати, он скоро вернется. Но на твоем месте я бы поинтересовалась вашими денежными делами, а потом поговорила бы с Бу. Если он не захочет разговаривать дома, поезжай к нему на работу и поговори там. А я побуду с детьми, ты только позвони мне или привези их к нам. Нельзя покорно ждать, когда случится что-то страшное, надо действовать. К сожалению.

Я могла бы прибавить, что страшное действительно иногда случается. С Эриком, например. Но Эрик все еще запретная тема для нас с Карин. Не столько из-за меня, сколько из-за нее. Так мне кажется.

Никуда я не пойду — ни в банк, ни к нему на работу. Я со стыда сгорю, да и Бу разозлится. Ты себе даже не представляешь, какой он бывает злой.

— Что же тогда делать? — Я начинаю сердиться. — Ты ревешь — он злится, он злится — ты ревешь! Должен же быть какой-то выход!

— Не кричи на меня! — Карин сама кричит. — Зачем только я завела этот разговор! Ты ничего не понимаешь! Только и знаешь, что всех отчитывать. Я вижу, как ты стала обращаться с Гун! Раньше ты ее жалела, и стоило ей пискнуть, как ты бежала к ней со всех ног, а теперь ты с ней на ножах. Если ты скажешь Бу хоть слово, ноги моей здесь больше не будет! Боже мой, папа идет! Хотя бы при мне ничего ему не рассказывай.

Мы погрузили картошку в ее машину, и я сунула ей пятьсот крон; Стуре с Енсом и Эвой удили с причала. Они остались у нас обедать, что случается редко, и Стуре, ни о чем не подозревая, удивился, что они не торопятся домой. Эва хотела было что-то сказать, но Карин прикрикнула на нее; ешь! Енс, довольный тем, что поймал двух окуней, совал их под нос Карин, чтобы она понюхала, как они пахнут. Наконец они уехали. Мы махали им сначала у гаража, потом вышли за ворота и помахали оттуда, я не могла забыть, каким взглядом посмотрел Енс на Карин, когда она прикрикнула на Эву. Такой же взгляд он бросил и на меня из заднего окна машины, и я снова подумала о детях, которым страшно, что их родители могут разойтись. Если верить Карин, слово «развод» в семье еще не произносилось, но Енс уже большой мальчик, он мог где-нибудь об этом слышать или видеть по телевизору. О чем он сейчас думает? Скорее всего, гонит от себя эти мысли. Дети в какой-то степени умеют отгораживаться, сама помню, как в детстве старалась многого не замечать, из-за этого взрослые и считают, будто дети ничего не понимают. Дети сильные, но больший ли у них запас прочности, чем у взрослых? Может, нужно совсем немного, чтобы у них в душе появилось пятнышко, как появляется «тронутый бочок» на упавшем помидоре, персике или яблоке? И от этого пятнышка уже не избавиться. Но между мной и моими внуками целое поколение, и мне остается только наблюдать за всем со стороны. Удел бабушек — бежать к внукам по первому их требованию и по первому их требованию уходить. И не спешить радоваться, гордиться или чувствовать себя польщенной, если они обратились к тебе со своими вопросами, следует помнить: они обратились к тебе только потому, что никого другого не нашлось под рукой, сами они тебя бы не выбрали. И смириться с тем, что они могут подолгу не давать о себе знать, ничего о себе не рассказывают, только говорят: все нормально, все в порядке, спасибо. Не так легко быть существом второго сорта, бессловесным второсортным существом, которое снабжает их деньгами, когда они на мели, и когда не на мели — тоже. Это все не для меня, я также заранее знаю, что не сдержусь, если встречу Бу: от его сверхурочной работы за километр разит чужой постелью.