Земная твердь - [31]

— Но, но. Я самый старый мичуринец в городе…

— Тебе, гнилой хрыч, что от меня надо? — шагнул вперед Сторожев. — Если ты не перестанешь распускать обо мне сплетни, я тебя утоплю в Прятанке. Слышишь?..

Нижняя челюсть у Ефрема Глыбина отвисла, глаза остолбенели. Он отступил на шаг, еще на шаг и, словно захлебнувшись, с трудом выдавил:

— Паль… Паль… Пальшин? — и бросился бежать, выкрикивая фамилию участкового милиционера. Слабые ноги несли старика к кромке запруды. На узком, из двух плах, переходе через шумящий поток он запнулся в своих разбитых, хлябающих башмаках, споткнулся и упал в Прятанку.

Старик отчаянно бился в воде, вытягивал шею, хрипло крича о помощи. Петруха бросился в воду, на руках вынес Глыбина и посадил на плотик, с которого бабы полощут белье. Старик долго отдыхал, часто и широко хватая воздух. Потом вскочил на ноги и начал истошно кричать:

— Судить тебя будут, разбойника. Каторжник. Молотилов свидетелем будет. Засудим. Посодим. Укатаем тебя, Варнак.

Возле мокрого старика собралась толпа.

— Жалобу надо писать на него всем околотком, — мудро рассудила Анисья Стадухина. — Какой разговор. Какой разговор.

Участие соседей растрогало Ефрема Глыбина. Поддерживаемый под руки, он поднимался от реки к своему дому и плакал.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Этой зимой Терентий Выжигин — и жалко было, но решил-таки взять к себе напарника. Как только спадет вода в таежных речушках, он выедет на Волчьи Выпаски и откопает там завернутое в промасленную тряпицу двуствольное, работы тульских мастеров ружье Никона Сторожева. Человека Злыдень прикончил тогда и утопил в трясине, а губить ружье рука не поднялась. Злыдень знает цену вещам. Теперь то ружьецо шибко ему кстати. С ним Тереха уедет на станцию Богоявленскую, продаст его и найдет в помощь себе надежного человека. Вместе они быстро прощупают все Волчьи Выпаски и отыщут клад. Непременно отыщут. Об окончательном расчете с помощником Злыдень пока не думал. На первых порах, как задаток, он даст напарнику сот семь-восемь и держать будет его на своих харчах.

Мысли складывались хорошо. Только бы найти человека понятливого, не проходимца какого. На такого не сразу наткнешься: народишко в таежных местах все пришлый, каждый рвет себе, за поллитровку отца-мать зарежет. «Старичка бы какого, прыткого на ноги, — смекал Тереха. — Старичка легче взять в руки. Или парня лет пятнадцати. Нет, лучше уж старичка».

Так вот с думой о напарнике Злыдень погожим апрельским вечерком приехал на станцию Богоявленскую к своему давнишнему знакомому, лесорубу Илье Васильевичу Свяжину.

Самого хозяина дома не оказалось. Он был где-то на собрании, и Тереха, отмахнувшись от чая, завалился с дороги спать прямо у порога на пол, устланный домоткаными половиками. Сначала спал чутко, то и дело просыпался и прислушивался к каждому шороху в чужом доме. Он знал, что у Свяжина совсем нечего бояться, однако, как только смежались веки, ему начинало чудиться, что у него утащили ружье или выводят из-под навеса лошадь — со двора доносится топот ее некованых копыт.

Илья Васильевич пришел поздно. Гость заливисто храпел на весь дом.

Свяжин среднего роста, крепкий и жилистый мужчина, с вислыми татарскими усами, — ярый охотник. Он несколько раз бывал в гостях у Терехи, не в Громкозванове, конечно, а в избушке, на Выпасках. Там осенью на болотах они били перелетную дичь, а зимой, бывало, белковали по сограм, где побогаче кедр. Последние года три-четыре не встречались ни разу, потому что Свяжин ставил свой дом, и ему было не до охоты.

У Терехи за это время роскошно расцвела борода, и в ее окладе почти совсем скрылось увечье лица, только правый вывернутый глаз смотрел с прежней пугающей дикостью.

Утром, сидя за самоваром, Илья Свяжин от души хвалил Терехину бороду, призывая в свидетели свою жену Ольгу Кирилловну:

— Оля, ты глянь-глянь только: не борода у человека, а сияние. Истинный бог, сияние. Надо же вот, а?

Выжигину нравилось это, душа у него смеялась: дай срок — может, и ядреней Лидии Павловны подыщется бабенка. К этой бороде да хорошую копейку!

— Небольшое дело у меня к тебе, Илья Васильевич, — забулькал Тереха, когда вышли из-за стола и закурили, усевшись на ступеньках крылечка. — Большую нужду в деньгах поимел я и привез ружье на продажу.

— Ай, без ружья, парень, остаешься?

— Отцовский подарок продаю. Все хранил до нужды. Да и опять же сказать, вещь пролеживает место без толку. Пусть идет в дело. Для себя у меня есть ружье. Справное. Может, присоветуешь, к кому толкнуться.

— Ты покажи его перво-наперво, Терентий Филиппыч, а уж по вещи я и на покупателя наткну. Может, и сам еще куплю.

— Тебе оно ни к чему.

— Как раз в самую пору. Не сегодня-завтра со всем семейством перебираюсь на новый лесоучасток, на Крутиху. Жить буду с тобой по соседству: это от Волчьих Выпасок километров двадцать. Самая охота. А свое ружьишко отдам сыну.

— Тьфу, язви их, — желчно плюнул Тереха и размашисто вытер бороду.

— Кого ты язвишь?

— Хозяев, кои лесом распоряжаются. Переведут начисто весь лес, чтобы их пятнало. Тьфу! Трави — не свое.

— Все делается по плану, Филиппыч, — без особой настойчивости возразил Свяжин, — это не нашего ума дело. Неси, говорю, ружье-то. Глядеть станем.