Земная твердь - [32]

Тереха запросил две тысячи. Рядились около часа. Сердились, уговаривали друг друга, опять ругались. У Свяжина вислые татарские усы топорщились вверх, по задубевшему лицу багровые пятна ходили. Охотник, он знал толк в ружьях. Терехино ружье — невидаль: легкое, ловкое, к плечу ложится само. Душа кипит у Ильи Васильевича — таких вещей из рук не выпускают.

Наконец сходили в буерак за станцией, испробовали бой ружья. Свяжин не промахнулся: в искры расхлестал две пустые бутылки влет и изрешетил донышко консервной банки за пятьдесят полусаженных отмеренных Терехой шагов: кучно било ружье.

Срядились за тысячу восемьсот. Оба остались довольны. Вечером вина выпили. Захмелевший Илья Свяжин гладил стволы ружья, украшенные узорами серебряной чеканки, и отливавший туманным блеском приклад, зачем-то ободранный с правой стороны.

— А это к чему ты испортил? — допытывался Свяжин, постукивая сухим козонком по прикладу… — Сдается, рисунок тут был какой-то.

— Выдумаешь ты, Илюха, рисунок. Рисунок по стволам положен. А тут ребятенки шилом напакостили, пришлось зачистить.

Хоть и долго колдовал над ружьем Злыдень, чтобы уничтожить на дереве выжженного косоглазого зайца, но до конца так и не вытравил его. Да и к чему уж это сейчас.

Выпили еще. Тереха локтем прижимал деньги к сердцу и, вконец подобревший, даже заикнулся насчет надежного человека, но будто кто-то сурово шикнул в ухо ему — и умолк Злыдень. Полез к порогу спать. От кровати отказался — на полу привольней.

Утром — был воскресный день — Тереха ушел на базар и слонялся там возле торговых рядов, около возов, приглядывался к людям, разговор затевал, наконец зашел в чайную, где с утра уже стоял дым коромыслом. Он заказал себе обед и стакан вина.

Рядом с ним сидели изрядно навеселе трое шабашников. Разговор между ними был громкий. Согласия — никакого. Старший, которого двое помоложе называли Батей, большеголовый мужчина, лет пятидесяти, с красным распаренным лицом и синим надавышем поперек носа от дужки очков, пристукивал по столу землистым кулаком и громко повторял:

— Не дам, сказал, и — не дам. Ша!

— Батя, не греши, а то посуду бить буду, — дважды угрожающе повторил черный, как цыган, шабашник и начал забирать в большой кулачище скатерть.

— Бить тебя будем, — кричал другой, протягивая руку к распаренно-красному лицу Бати.

— Нате, дьяволы. Вам же хотел лучше сделать. Жорите все. А что бабам принесете? Свиньи.

С этими словами Батя выбросил на стол пачку сотенных. Через минуту буянов уже не было: они наспех посчитали деньги, пожали Бате руку и, веселые, ушли куда-то. Батя из их стаканов слил недопитое вино в свой стакан и, желая успокоиться, медленно выпил его. «Бережливый, видать, мужик», — одобрительно подумал Тереха, всматриваясь в его лицо своими диковатыми глазами. Батя понял, что это не праздное любопытство и, клоня тяжелую голову к соседу, спросил:

— Надо быть, думку держишь: ворье — мы?

— Кто знает, — булькнул Тереха. — Я-то ничего не подумал.

— Мы — бригада плотницкая. Вчера коровник закончили тут, в колхозе. — Батя неопределенно кивнул головой. — Вот закончили. Расчет получили. Домой подались. А ребятам за ворот попало, туды их, — ну, и давай пить. Что у них останется — я не в ответе. Деньги просили — отдал. Больше я с ними не ходок. Пойду в химлесхоз, бочки под живицу стану мастерить.

Слово за словом — и познакомились. Познакомившись, бутылку вина распили. Друзьями совсем стали. К закрытию чайной на улицу в обнимку вышли. Оба навеселе, но тихие: ни тот, ни другой водицы не замутит.

«Это он самый, — радовался Тереха. — Смирный. Копейку любит. Пьет с умом».

Три дня они колесили по поселку и станции. Пили в меру. Приглядывались друг к другу. Утром четвертого дня купили около пуда сахару, спичек, муки. Тереха обзавелся новыми сапогами. И топким зимником ушли в тайгу, держа путь на восток, в сторону Волчьих Выпасок.

II

Окна распахнуты настежь, и в большом сумрачном кабинете, как и на улице, пахнет землей, солнцем и еще какими-то терпкими запахами весны. Где-то в скверике напротив — шумный птичий грай. От него звенит в ушах, но звенит светло, радостно. Он не мешает. Думать и работать с ним даже легче.

В кабинете идет серьезный разговор. Лица у всех строгие, деловые и все-таки нет-нет, да и сорвется с чьих-то уст восторженный шепот:

— Хорошо-то как!

— Конечно. Весна, — отзовется такой же тихий голос.

Уже третий час длится совместное заседание бюро Карагайского горкома комсомола и штаба комсомольско-молодежного отряда. Обсуждаются кандидатуры парней и девушек, изъявивших желание поехать в составе карагайского отряда молодежи в Богоявленский леспромхоз.

Докладывает начальник штаба Виктор Покатилов, белолицый парень с застенчивым взглядом черных глаз. Он негромко называет фамилию очередного.

— Сережа Поляков, слесарь автомастерских. Возражения есть? Нету. Галя, выписывай путевку.

— Миля Калашникова, официантка из столовой швейной фабрики. Кто ее знает?

— Я знаю, — отозвалась звонкоголосая Ия Смородина и поправила очки: — Я знаю ее как примерную работницу и активную комсомолку. Надо дать ей путевку.

— Пиши, Галя… Владимир Молотилов. Кончил десять классов. В прошлом году поступал в училище Малого театра, но не прошел по конкурсу. Больше нигде не желает учиться. Просит зачислить в отряд. Суждения?