Земля за великим лимитрофом: от "России-Евразии" к "России в Евразии" - [6]

На деле русские едва ли смогли бы даже удержать эту платформу в XVII в., если бы, как любят заявлять наши "патриоты", Россия была вынуждена непрестанно сдерживать и Запад и Восток, пребывая под постоянным прессингом других цивилизаций. На деле это давление резко ограничивали как хребты, пустыни и леса Лимитрофа, так и народы, жившие в пределах полосы от современной Финляндии до нынешней Монголии, — полукольцо, внутри которого возникал "остров Россия".

Вторая же особенность нашей цивилизации заключается в том, что она — цивилизация "запоздавшая". Ей выпало идти на подъем в XVII–XIX вв., в пору превращения евро-атлантической цивилизации во всемирную, когда массы остального человечества, в том числе уроженцы древних платформ Индии, Китая, Среднего Востока, преобразовывались во "внешний пролетариат" Запада. К тому времени эти старые цивилизации уже пребывали в состоянии стагнации и упадка и не могли помешать "глобализации" Евро-Атлантики. Попытки же в XX в. местных элит привлечь народы под фундаменталистские знамена древней идентичности можно рассматривать как род постцивилизационного бунтарства, вписанного в "мир, который построил Запад". На этом фоне драматично выделяются судьбы России и еще более молодой Латинской Америки, в последнее время часто сопоставляемых в отечественной публицистике.

Если для каждой цивилизации она сама является единственно истинным человечеством, которому остальной мир предстает источником либо ресурсов, либо избыточных проблем, то русским и латиноамериканцам приходится утверждаться в беззаконном ч ложном мире, где их "единственно истинные" человечества заведомо выступают как человечества маргинальные. Кроме того, платформы северо-восточной Евро-Азии и Латинской Америки "запоздали" с цивилизационным всходом и в другом смысле: не только ввиду евро-атлантического опыта созидания цивилизации всемирной, но и относительно "осевой" эпохи возникновения великих религий, составивших основу самоопределения старых цивилизаций и источник фундаменталистских бунтов в наши дни. Как цивилизация только становящаяся, Россия к началу интенсивных контактов с Западом не наработала тех отвердевших культурно-сакральных форм, которые только и могут питать фундаменталистское сопротивление. Отсутствие таких форм в России XVII–XVIII вв. видно из относительной легкости петровских новаций и еще более — из отсутствия серьезных контрреформаторских попыток после кончины преобразователя. Вообще, в то время Запад, еще далекий от мировладычества и не способный серьезно давить на Россию за Великим Лимитрофом геополитически, воздействовал на нее прежде всего образцовостью (А.Солженицын, возможно, сказал бы "ставшестью") культурных форм, которой русские тогда еще не могли противопоставить нечто равносильное. У нас фундаментализм так же невозможен, как и в Латинской Америке: русские "фундаменталисты" сразу проваливаются или в византизм, или в культ Перуна, т. е. оказываются по ту сторону истории нашей цивилизации. Но в Латинской Америке цивилизационный подъем по-настоящему обнаруживается лишь в XX в. и особенно к его концу, отмеченному надломом евро-атлантической "всемирности", русская же цивилизация складывалась и росла под впечатлением того, как Запад шел к наибольшим своим триумфам. Мы поднимались в его тени и сами привыкли себя отождествлять с его тенью (напомню блестящую идею Б.Гройса о России как "подсознании Запада").

В результате русские — цивилизация малочисленная и запоздалая, но при этом уникально цепкая — делают ставку на псевдоморфозу (по Шпенглеру, псевдоморфоза — имитация внешних культурных, государственных, социальных форм, насыщенная иным смысловым содержанием, иным мировидением, как Европа в годы Возрождения являла собой псевдоморфозу античности). Их элиты, как правящие, так и культурные, усматривая в себе самих не то часть, не то ипостась цивилизации-лидера, стремятся сделать свои проблемы частью проблем Евро-Атлантики, если не основным содержанием ее истории. Это тот комплекс "похищения Европы", о котором я много писал и который в XVIII–XX вв. проявился, в частности, в намерении России выступать непосредственно европейской и средиземноморской геополитической силой. Отсюда, в мире трех последних веков мы обнаруживаем "сшибку" двух больших геополитических тенденций: Евро-Атлантика эволюционирует к "всемирности", а русские наседают на Евро-Атлантику, внешне имитируя и приспосабливая к себе ее культурные формы — ив том числе ее идеологии. Наш большевизм стал попыткой самоотождествления русского цивилиза-ционного "человечества" с квазирелигиозной идеологией "большого стиля", обретшей в России свое "истинное" отечество и сравнимой по мобилизационному импульсу с мировыми религиями. "Глобализация" Запада схлестнулась с притязаниями русских на мировую революцию, после которой они бы просто растворились в преобразованной ими "под себя" Евро-Атлантике.

V

Бесконечный спор между русскими "европеистами" и "евразийцами" оказывается довольно-таки смешон, когда мы осознаем, что "страна за Великим Лимитрофом", добивающаяся статуса европейской великой державы, собственно, не могла бы осуществить свои чаянья иначе, нежели в ипостаси "России-Евразии", т. е. империи, поглотившей Лимитроф. В самом деле, осуществление этих притязаний предполагало доступ России либо прямо к платформе коренной романо-германской Европы, либо к тем регионам — Среднему Востоку, Индии, позднее Китаю, на которые были нацелены интересы ведущих государств "всемирной цивилизации". Последствия такой установки я показал в "Острове России": практически подобный доступ обеспечивался лишь интеграцией земель Великого Лимитрофа в "тотальное поле" — геополитическое тело России, с постепенным сдвигом ее государственных границ к тем дальним пределам Лимитрофа, где уже прямо начинались европейская и средневосточная платформы.