В.Л.Цымбурский, кандидат филологических наук. Институт востоковедения РАН
Мы все свидетели того, насколько разноречиво толкуются в самой России геополитические перемены, пережитые ею в 90-х. При первых известиях в декабре l99l года о Беловежских соглашениях демократы принялись праздновать "отделение России от Азии" и создание "славянского союза лицом к Европе". Ту же трактовку "беловежского сговора" воспроизводят с обратным оценочным знаком его евразийствующие критики, в частности А.С.Панарин, нарекший это решение попыткой России "эмигрировать из Евразии в Европу". С другой же стороны, нет недостатка в публикациях, где утверждается, что именно Беловежье-91, эмансипировав от России ее западные окраины, отдалило ее самое от Европы и обрекло на "евразийскую судьбу". Столкнем эти позиции, что называется, лоб в лоб и спросим: да что же в самом-то деле сталось с Россией, если одним мерещится, будто она рванулась в Европу, оттолкнувшись от Азии, другим, что якобы она погрузилась в Евразию, оторвавшись от Европы, и все это одновременно? Не иное ли с нею нечто случилось, не вписывающееся ни в одну из схем, наработанных русской идеологией великоимперских веков, не подходящее ни под "Россию — европейскую державу", ни под "Россию — другую Европу", ни, наконец, под "Россию-Евразию"?
Кажется, нет нужды специально обосновывать, что за годы никакого нашего вхождения в Евро-Атлантику, мягко говоря, не произошло. Тягостно доказывать это утверждение нашими евроатлантическими "удачами": от "вступления" РФ в евроструктуры до восточного расширения НАТО, от мелких пакостей, вроде юбилея второго фронта, до места, обретаемого нами в мировом разделении труда (удар по нашему самолетостроению под предлогом нововводимых на Западе экологических норм — пример еще не самый яркий). Что мы на Запад успешно продаем, наряду с нашим топливом, так это гарантии против опасностей, которые мы могли бы представить в тех или иных отношениях. И если мы очень хотим, чтобы мировое цивилизованное о нас не забывало, то надо всерьез позаботиться, как бы этот товар у нас не иссяк. В общем, мы пребываем в одном из тех состояний нашей истории, когда Россия, устраняемая из Европы, пыталась себя в прошлом компенсировать бросками на юг.
Но здесь-то параллелизм с нашими прошлыми "евразийскими" фразами как раз оказывается под вопросом. О каком "погружении в Евразию" можно говорить сейчас, видя мощное движение русских вовсе не на юг, а с юга; сейчас, когда для России "евразийская идея" — это во многом лозунг Н.Назарбаева, ассоциируемый с весьма неоднозначным подходом казахских властей к своим русским подданным?
Собственно, можно сказать, что вся полоса рассмотренных лимитрофов соединяется в один лимитроф-гигант, который, рассекая Евро-Азию, вычленяет Россию и придает ей черты своеобразного острова внутри континента. К выделению этого Великого Лимитрофа независимо пришли в 1994 году воронежский историк С.Хатунцев и я. На мой взгляд, именно к Великому Лимитрофу приложимо название "Евразии" в обозначение совокупности континентальных тыловых периферий приокеанских цивилизационных платформ. У Евро-Атлантики такой периферией является вся Восточная Европа, сейчас не по праву притязающая зваться Европой "Срединной"; у араба-иранского Среднего Востока — Кавказ и частично Средняя Азия; у Китая — в какой-то мере тоже Средняя Азия, но главным образом земли "синьцзяно-корейского интервала". У каждой цивилизации — свой предел на Великом Лимитрофе, но Россия получила в периферию всю его дугу, от Финляндии до Кореи.
Я уже не говорю здесь о необходимости при этом вообще пересмотреть роль Урало-Сибири как ареала, который сегодня представляет поистине "Центральную Россию", держащую единство страны.
А.С.АХИЕЗЕР. Меня интересует происхождение термина "лимитроф", его нагрузка.
В.Л.ЦЫМБУРСКИЙ. Лимитроф — от латинского limes "рубеж" и греческого trophos "питающий" — стандартный геополитический термин для территорий по окраинам империи, опосредующих ее отношения с чужеродным миром и при этом часто имеющих двойственный, размытый статус. Термин "Великий лимитроф", буквально "Великий Питающий нравится своей внутренней формой, идеально отражающей роль "большой" или "внутренней" Евразии в нашей истории.
Сколько же можно в Восточной Европе прочерчивать цивилизацией границ? Не лучше ли принять, что их на этой земле нет вовсе, ибо пространства — размытый этнокультурный континуум между цивилизациями коренной романо-германской Европы и России? А все восточно-европейские конфликты, которые Хантингтон полагает цивилизационными, квалифициро как псевдоцивилизационные? Поскольку сталкиваются в них народы, "зависающие" между цивилизациями, пытаясь самоотожествиться с какой-либо из них и порою достигая этого в собственных глазах, но не обязательно в глазах людей, принадлежащих к основной этногеографической платформе данной цивилизации.
Если обратиться к Средней Азии, трудно не признать, что панктюркистская доктрина как конкурирующая и контрастирующая с панисламизмом, вытекает из особого геополитического и цивилизационного отношения тюрок к иным народам — а заключается эта особость именно в промежуточности основного массы тюркских земель между араба-иранским Средним Востоком и цивилизациями России и Евро-Атлантики. Отсюда и тюркское "евразийство". К востоку от Каспия тюркская Средняя Азия продолжает тот же гигантский межцивилизационный пояс-лимитроф, который тянется через Восточную Европу и Кавказ, с захватом Анатолии, ибо есть все основания включить в него поддавшуюся "вестернизации" Турцию. Продолжением того же пояса оказываем ареал проживания тюрко-монгольских, алтайских народов, исповедующих исл и буддизм в краю сближения платформ России и Китая. Нам кажется, что этот пояс вполне оборвался в Приморье, где китайцы вплотную надвигаются на малоосвоенные российские земли, — но тут же мы видим его завершение на Корейском полуострове, заселенном тоже алтайским, буддистским народом, родственным по языку тюркам, монголам и маньчжурам. Так строится альтернативная версия цивилизованной геополитики, вместо безостаточного раздела мира на цивилизации, по Хантингтону.
