Россия в условия стратегической нестабильности - [3]

Нас вечно заботит какая-то ерунда, вроде того, останутся ли в формальном подданстве у страны, не ищущей ничего сверх завалящего выживания, Чечня и Дагестан. Тогда как думать надо об ином: о сохранении целостности нашей платформы, о повышении нашего авторитета на всем Великом Лимитрофе, о смещении хозяйственного центра на восток не в порядке колонизационного аврала, но в перспективе фундаментального изменения геополитического имиджа России. Не то страшно, что какие-то ребята в Поволжье грезят о "тюркской Евразии" — страшно, когда Дальний Восток и Урало-Сибирь теряют связи с Евророссией. Страшно, когда обширнейшая часть выпавшей из европейской геополитики страны наводняется европейским импортом, а Дальний Восток, отсекаемый от "метрополии" тарифами, превращается в китайскую товарную провинцию. Страшно читать о безработице в восточных регионах, то есть об избыточности (!) населения в краях, где его не хватает для смягчения внешнего прессинга и куда по нормальной демографической логике следовало бы всеми мыслимыми льготами канализировать беженцев, стекающихся в Россию.

В.М.Межуев, доктор философских наук. Институт философии РАН

В интересном выступлении В.Л.Цымбурского для меня так и осталось неясным, что такое Россия. За долгую и не худшую часть своей истории она действительно постоянно расширялась в сторону и Запада, и Востока, и Юга. Теперь ей предлагают отступить назад, "ужаться" до какого-то изначального состояния, "сбросить" все территории, населенные народами, испытывающими влияние чужих цивилизаций или еще цивилизованно не определившимися. Ну и где та последняя граница, за которой уже настоящая, подлинная Россия? Куда еще надо отступить, чтобы оказаться, наконец, на своей территории? Почему Чечня — это Россия, а Крым — не Россия? По какому критерию татары, башкиры, народы Северного Кавказа и Сибири — это россияне? А украинцы, белорусы, казахи вместе с проживающими с ними на одной земле русскими — суверенные нации? Сжатие, как и расширение, раз начавшись, не имеют географических пределов. И с "островом", Россия, подобно граду Китежу, может легко уйти на дно.

Государственные границы определяются все-таки не географией, а историей. И у России как государства нет естественных, природой положенных пределов. Государства складываются отнюдь не по границам первоначального расселения народов. Иначе, как объяснить, например, образование США? Любая территория, занимается государством, может быть оспорена его соседями недругами, если у того нет желания и сил ее защищать. Уход России с Запада на Восток и с Юга на Север не решит вопроса о том, где расположена та обетованная земля, которая только и может называться Россией. Трудно понять, почему Россия в границах Московской Руси — истинная Россия, а в границах Петербургской России или СССР — ошибочное и незаконное образование. Геополитический кризис в любом случае есть следствие кризиса исторического. Распаду единого пространства предшествует разрыв во времени, потеря связи с собственным прошлым, обрыв исторической преемственности. "Распалась связь времен". В нашей традиции это называлось смутой, чреватой предельной политической нестабильностью государства, чему, как известно, соответствовал и особый тип правления — самозванство.

Сегодня мы переживаем третью по счету смуту, сопровождаемую развалом государства. Первая, ознаменованная разрывом с правлением Рюриковичей (чему немало способствовали безумства Ивана Грозного), завершилась воцарением Романовых, вторая — падением самодержавия и приходом к власти большевиков (Деникин имел все основания назвать свою книгу о гражданской войне "Очерка русской смуты''), третья связана с крахом коммунизма и СССР. Последняя как бы возвращает Россию к тем исходным геополитическим рубежам, которые занимала накануне первой. Если примириться с таким результатом, то надо признать весь период от первой до последней смуты исторической неудачей России, направившей ее развитие по ложному пути. Считая Россией то, что сегодня осталось от нее, мы вычеркиваем из ее истории по меньшей м? последних три столетия, соглашаемся с тем, что они прожиты ею зря, без всякой пользы для нее.

Мне трудно согласиться с таким выводом. В моем представлении именно эти три столетия стали "звездным часом" России, вывели — в ранг мировой державы, определили ее неповторимое лицо и особое место в мировой истории. Без них история России, пусть и славная для самих русских, так и осталась бы в общеисторическом масштабе периферийным явлением. Не будь их, Московская Русь могла бы уподобиться многим государствам, возникавшим в истории окраинах цивилизованного мира, чтобы затем, пережив короткую фазу своего расцвета, исчезнуть без остатка. И только после этих трех веков Россия, даже ей и суждено в будущем утратить свою мировую роль, а то и вообще исчезнуть, останется в памяти человечества, подобно тому, как в ней остались народы Греции и Рима, создавшие античную цивилизацию.

Отказ от этой России, разрыв с ней есть главная причина нашей нынешней нестабильности. Кто-то, возможно, увидит в таком отказе победу России над своим трехсотлетним прошлым; я же солидарен с теми, кто считает эту победу "пирровой", более смахивающей на поражение, не уступающее по своим масштабам гибели Рима или Византии. Потеря Россией значительной части своей исторической территории только внешняя сторона более серьезного кризиса, затрагивающего фундаментальные, глубинные структуры ее самосознания. Иногда этот кризис называют "кризисом идентичности", утратой Россией ее исторически сложившегося представления о самой себе. Нынешняя политическая и культурная элита, говоря о России, часто имеет в виду нечто совершенно иное, чем наши предшественники. Они просто не поняли бы друг друга. Если для первых Россия — понятие, скорее географическое и этнографическое, обозначающее территорию проживания и расселения русского народа (при всей спорности границ этой территории), то для вторых — понятие прежде всего историософское, указывающее на ее место не в геополитическом, а в историческом пространстве, в мировой истории. Вопрос о России, утверждал Бердяев, есть историософский вопрос. Отсюда глубоко оригинальная историософская традиция в истории русской философской и общественной мысли, особенно в той ее части, которая касается самой России.