Земля вращается со скрипом - [12]

— Ну тогда, — говорю, — давай выпьем за бессмертный подвиг Александра Матросова. Или даже за тебя! Мало ли…

Зубная боль заметно отпускала…

" Делаем так, — сказал Саня. — Допиваем эту отраву и шуруем к Соболеву. Во-первых, у него самогона всегда хоть залейся, а во-вторых — гитара.

— А хлеб?

— Что?

— Хлеб! Опять твоя мамаша скажет, что я на тебя плоховлияю.

— Так я и говорю! Шуруем к Соболеву, киряем и одалживаем бабло на хлеб. Магазин же до девяти. У нас еще час времени.

— Ох, что-то мне это не нравится. Брюня осуждающе покачал головой.

— Знаешь, Леня, в чем твоя проблема? Все, что ты в жизни делаешь, — правильно! Но! Как-то без огонька, без удовольствия, без энти… энтузиазма!.. Так словно оно тебе в тягость… Вот возникла безумная идея — идти к Соболеву. Вместо того, чтобы воскликнуть в неописуемом восторге: «Супер! Мы идем к Соболеву, у него самогон, гитара и деньги!», — ты начинаешь ныть: «Ох, что-то мне это не нравится»… Бла-бла-бла, ню-ню-ню…

— Может, у меня предчувствие.

— Та ну! Даже если у тебя предчувствие чего-то плохого, ты должен в неописуемом восторге воскликнуть: «Санек! У меня плохое предчувствие! Давай скорее шуруем к Соболеву!»

— Я разве отказываюсь?

— Я не говорю, что ты отказываешься.

— А что ты говоришь?

— Я говорю, что ты ноешь.

— Ты тоже ноешь по поводу того, что я ною. Это вместо то го, чтобы в неописуемом восторге воскликнуть: «Супер, Леня, ты опять ноешь!»

— Ладно, — рассмеялся Брюня, — поедем! Туда и обратно! Хилый ветерок немного оживил у ног траву.

Однако после Соболева, точнее после Соболевского самогона под гитару, мы несколько ослабли. Брюня еще держался молодцом, а вот меня заметно покачивало.

К гастроному мы подошли без десяти девять, но он был уже закрыт.

— Что за беспредел! — возмущался Саня. — Еще десять минут, вашу мать!

Он разошелся, кричал, стучался… Безрезультатно. Разве что к стеклянной двери дважды подходила дородная женщина и грозила нам кулаком.

— Безобразие! — сказал Брюня и задумался. — Слушай, Леня… А давай им витрину разобьем.

— Зачем?

— А зачем они закрываются на десять минут раньше? С несправедливостью следует бороться! Даже в мелочах!

— Согласен, только… при чем тут витрина?

— А мы при чем?

— В каком смысле?

— В прямом!

— Подожди, я потерял нить разговора.

— Меньше слов, — решил Брюня, — больше дел.

— Ну, хорошо.

Мы порыскали вокруг, нашли по убедительному булыжнику…

— Всякую несправедливость небходимо либо искоренять, либо — раз уже поздно — наказывать за нее.

— Кого же мы накажем в данном случае?

— Никого! Но! Мы дадим понять, с нами так поступатьнельзя, мы не потерпим. Витрина — ерундень! С одной стороны! Но с другой, витрина — это мельница!

— Чего?

— Витрина — это мельница, в которой… этот… как его? Дон Кихот! Витрина — это мельница, в которой Дон Кихот видел дракона.

— Саня, ты бухой.

— Не думаю. Ты готов?

— Да!

— Итак, кидаем и бежим, — предупредил Брюня.

— Я кивнул.

Сердце слегка забеспокоилось. Я ощутил знакомое чувство тревожной радости, или, если хотите, радостной тревоги.

Мы одновременно размахнулись и бросили свои камни. Они еще летели, а мы развернулись, но не побежали; спокойно, не спеша зашагали прочь. За спиной раздался звон.

Хотелось прокричать что-то нечленораздельное, просто набор каких-то диких звуков…

Метров через тридцать мы услышали позади себя:

— Эй, пацаны!

— Не оборачивайся, — шепнул я Брюне, и тут же мы оба, остановившись, медленно развернулись.

Мне стало не по себе.

К нам приближались пятеро парней, примерно нашего возраста, ну, может, на пару лет моложе, все до единого в спортивных костюмах. Я не рискнул бы даже предположить, будто вид их был мирным, а намерения дружелюбные.

— Вы что творите? — спросил один из них, когда они подошли к нам вплотную.

— Ты о чем? — я почти мгновенно отрезвел.

— Сам знаешь! Мы все видели!

— Я рад за вас.

— Вы откуда?

— А ты с какой целью интересуешься?

— Что ты отвечаешь вопросом на вопрос? Ты что — еврей?

— А ты что — сын прокурора?

В общем, беседа не клеилась. Возникла томительная и тревожная пауза. Ситуация была напряженная. Парни окружили нас почти со всех сторон — только позади нас никто не стоял — и явно ожидали приказа «фас».

Я глянул на Брюню. Тот смотрел на меня с нескрываемой надеждой и несколько даже просительно. (Так смотрят на родителей дети в магазине игрушек). Взгляд его выпивших глаз, казалось, умолял: «Ленчик, давай оторвемся. Мы им наваляем. Не дрейфь, пожалуйста. Клянусь, наваляем!»

Ну что ж, рискнем! Может, сработает старое правило, гласящее — что если завалить вожака, остальные шакалы разбегутся. А главарь у них, видимо, этот, который со мной базарил.

— Знаешь, брат… — сказал я ему, но вдруг осекся, поглядел наверх и ошарашенно пробормотал: — Черт, опять!..

И тот, естественно, как баран, тоже на мгновение откинул назад свою тупую башку… В ту же секунду я влупил ему кулаком по шее, чуть ниже кадыка. Глаза его вылезли из орбит, безуспешно хватая ртом воздух, он опустился на асфальт.

Напрасно я надеялся на чудо. Все парни сразу бросились в атаку, причем все четверо исключительно на меня одного. Я получил оглушительный удар ногой по уху. Меня шатнуло влево, где тут же нарвался на второй удар. Я упал на колени, согнулся и прикрыл голову руками.