Еду к отцу сообщить о том, что он уже полтора года как дедушка. Автобус переполнен. Сначала меня прижимают к пьшгногрудой брюнетке с небольшими усами, затем между нами вклинивается неугомонный старичок пожеванного вида. За окном мелькает осенний пейзаж городского типа.
О предстоящей встрече стараюсь не думать. Не получается. Отца в своей жизни я видел трижды. Первый раз в день своего рождения из окна роддома. Эту встречу я не помню. Второй раз на похоронах его матери, в третий — на похоронах моей матери. Все три встречи произошли благодаря печальным событиям наших судеб. Теперь у меня родился сын, и пусть мой отец тоже будет в курсе. Правда, я несколько опоздал с этой новостью, но ведь и меня поставили в известность всего пару месяцев назад.
Итак, я стараюсь не думать обо всем этом, когда чувствую, кто-то лезет в боковой карман моей куртки. Я особо не нервничаю. Как и положено человеку, которому кроме жизни терять больше нечего. С сожалением отвожу от бюста усатой брюнетки взгляд в сторону и вниз и вижу — точно! — чужую руку в моем кармане. Хозяин руки — парень моих лет, красивый и упитанный — грустно смотрит в окно и всем своим видом внушает доверие.
Я чуть наклоняюсь к парню и, чтобы никого не нервировать, шепчу ему на ухо:
— У меня ни копейки.
— Серьезно? — спрашивает он без тени смущения.
— Клянусь.
— Ну, извини.
Он оставляет мой карман в покое и разворачивается ко мне спиной.
Интересно, думаю я, а что будет, если я залезу к нему в карман? Вон он как гостеприимно оттопырен. Нужно действовать. Во-первых, в виде эксперимента: почувствует ли он? Во-вторых, мне нужны деньги не меньше, чем ему. И главное, с чисто воспитательной целью. Пусть послужит ему уроком.
И вот моя рука с дилетантской дрожью лезет в карман профессионала.
Но тут он поворачивает голову и говорит:
— Братан, я тоже пустой.
Теперь моя очередь извиняться. Забавно. Через остановку я выхожу и направляюсь к "зебре", чтобы перейти на ту сторону.
— Братан! — слышу я сзади и оборачиваюсь. Передо мной тот самый парень.
— На, — говорит он и протягивает мне двадцатигривенную купюру, — возьми.
— Спасибо, — отказываюсь я.
— Бери, чего там!
— Не надо, — говорю, — обойдусь.
— Ну, смотри…
Он явно обиделся. Прячет деньги в карман и уходит.
— Подожди! — кричу.
— Ну?
— Давай, — говорю, — только добавь еще десятку.
А то, думаю, ни туда ни сюда. Зато тридцать гривен будет в самый раз. И на закуску хватит. Не с пустыми руками приду к родителю.
Парень недовольно качает головой, но требуемую сумму дает. Я интересуюсь, давно ли он этим занимается. Он отвечает, что это не моего ума дело. На том и прощаемся.
В магазине я покупаю консерву со шпротами, бутылку водки и пачку сигарет. Нагрузив этим свои карманы, я направляюсь прямиком к дому отца.
Перед домом я останавливаюсь собраться с мыслями. Все-таки сегодняшняя встреча должна стать переломным моментом в наших отношениях. Я его сын, во внутреннем кармане куртки лежит бутылка водки, в заднем кармане брюк — фотография его внука. Надеюсь, буду принят благосклонно. Другое дело, если это будет лишь видимое радушие и гостеприимство. Мало ли! Я-то никаких претензий к нему не имею. Он дал мне жизнь, свою фамилию и восемнадцать лет платил алименты. С философской точки зрения это немало.
В подъезде бесшумно ругаются глухонемые. У одного во рту почти все золото Клондайка. Второй как две капли воды похож на мою первую учительницу.
Тяжело дрожа, лифт поднимает меня на шестой этаж. Квартира номер девяносто четыре. Звоню. Дверь открывает незнакомый мужчина в спортивном костюме и прыщах.
— Здравствуйте.
— День добрый.
— А Леонид Михайлович дома?
— Кто? Это бывший хозяин, что ли? Он умер.
— Вы не путаете? Леонид Михайлович…
— Умер. Точно. Месяцев семь назад. Наступает минута неловкого молчания.
— От чего он умер? Впрочем… извините…
— От чего сейчас умирают? От водки, наверное. Я разворачиваюсь, вызываю лифт…
Глухонемые продолжают свой спор. Я показываю им бутылку, и они оба радостно кивают в ответ. Я жестами объясняю, дескать, не с чего пить — посуды нет. Золотозубый показывает, что согласен пить с горла. Второй, с внешностью моей первой учительницы, стучит себе пальцем по лбу. Видимо, это означает: «А голова на что?»
Выйдя из дома и расположившись на первой свободной лавочке, я пускаю по кругу и водку и сигареты.
Через десять минут золотозубый отправляется за второй бутылкой.
После второй я им говорю (почти кричу, потому что мне кажется, что они уже слышат, но плохо):
— Человек рождается один. Это начало. И умирает человек один. Это конец. Так какого хрена между двумя этими событиями человек пытается к кому-то прицепиться? Жить следует в одиночестве. Он правильно жил. Правильно! Вот он умер, так? Сильно ли я опечален? Ну так, совсем чуть-чуть. А знай я его лучше, ближе… Проживи я с ним бок о бок двадцать пять лет… Да я бы с ума сходил от горя.
Незаметно приближается вечер.
