Земля русская - [60]

…В одно лето купил совхоз льноуборочные комбайны, в четыре-пять раз ускоряющие и облегчающие уборку льна. Не всем новые агрегаты сразу подчинились. Кое-кто уже на втором заезде вынес машине безапелляционный приговор: не пойдет. У Бориса Андрешова комбайн сразу пошел. А на второе лето он работал на нем уже вместе с женой.

Жаркий был тот август. Андрешовы уходили с поля после заката. Пропыленные, прокаленные солнцем, устало шли они к дому, и в ушах стоял моторный гул. За короткую ночь не успевали уши привыкнуть к тишине. Утро — и опять ведут они машину по звенящему льняному полю. Струятся по щитку желтые стебли, стелются по полю лентой, и кажется Борису и жене его Маргарите, что ткут они длинное-предлинное полотно. Размоталось, раскинулось оно на сотню гектаров… Три нормы за день одолевали. В следующем августе повторили…

Так работают Андрешовы в страду. В остальное время года Борис — обыкновенный тракторист: пашет, сеет, грузы возит…

* * *

Если переплыть на челне Волгу в том месте, где вливает в нее воды Тудовка, и пойти по притоку вверх, вдоль давно не хоженных дорог, увидишь старые печи, заросшие высокой травой. Березы и сосны посеяли тут семена, и вот пошел в рост по бывшим придворкам и проулкам густой подлесок. В подлеске и в травах живет ветер. И бывшим солдатам кажется иногда, что он и сейчас еще пахнет дымом военных пожарищ.

Разоренную землю люди заселяли медленно и негусто. На Жуковском пепелище и поныне лишь два дома стоят на пригорке, да кошара прилепилась к склону холма, укрылась от северных ветров.

А места здесь изумительно красивы! Особенно хороши вечерние зори, тихие, широкие. От них даже эта речка — тихоня Тудовка пламенеет червонным золотом в зеленых тростниках. А по горизонту — лес. Похож на зеленую пилу, которая пилит зарю.

В закатный час обязательно увидите на холме словно изваянную фигуру чабана. Стоит он, опершись на палку, и зоревой отсвет лежит на его лице. А по склону медленно передвигается отара чудных, не виданных в здешних краях овец. Лет тринадцать назад завезли их сюда, в совхоз «Рассвет», тучных привередливых шотландцев. В других областях никак не приживались они. И вот специалисты рассудили, что климат Верхневолжья им вроде бы подойдет.

Когда привезли овец, директор спросил, у кого есть опыт пастьбы. Ни у кого не было. Овец в здешних местах никогда не пасли отдельно, ходили они в общем стаде, дело пастуха — глядеть, чтобы потравы не было. Один Михаил Сергеев, молодой мужчина, вспомнил, что мальчиком-подростком действительно пас овец, было это еще в войну. Вот он и согласился стать чабаном, не догадываясь, за сколь трудное дело берется.

Местной «романовке», к здешнему климату привычной, жаркое время дня нипочем. Гости же, у которых «шуба» в полпуда, полуденного солнца не переносят. Забьются в кусты и лежат. Стал Михаил пасти их по зорям. Опять же пригляделся, какая трава им больше по вкусу, стал подбирать поляны с особым травостоем. И что же — выправилась отара.

Долго не мог чабан найти со своими подопечными и общего языка. Они не слушались ни крика, ни свиста, ни палки. Надо, к примеру, повернуть куда-нибудь отару, беги к ней сам. А прибежишь — не знаешь, что делать: хоть за уши бери каждую и поворачивай. За день так набегаешься, ноги не держат. Наконец понял: надо эту овцу с собакой пасти. Купил щенка овчарки, вырастил себе помощника. Само собой, и ветеринары ему помогали. Так сообща и приживали «чужестранцев» на Тудовке.

* * *

Деревни «умирают» долго и трудно. Даже после того как уйдут из них люди, они, уже никем не защищаемые от ветров и дождей, продолжают хранить память о людях. По брошенным баням, сараям, незасыпанным колодцам, заколоченным избам можно представить, что за люди тут жили, добрые ли были хозяева, перебивались в нужде или знали достаток.

Оставленная деревня еще долго продолжает служить человеку. Помню колодец на верхней Волге, по дороге на Ново-Алексеевское, вырытый на взгорке, срубленный из толстых осиновых плах. Проезжая мимо, мы всегда останавливались, раскручивали сохранившуюся на вороте цепь с ведром, зачерпывали жгуче-холодной воды, пили и добрым словом поминали неизвестного мужика, видать, нежадного и хозяйственного, который, уезжая, оставил все это людям. А другой раз, поломав на ухабах машину, мы вынуждены были пережидать мокрую осеннюю ночь в брошенной избе с выставленными рамами и снятыми дверями. Избу продувало, но мы вытопили печь, забрались наверх, угрелись на теплых кирпичах — и потянуло нас на воспоминания.

Мы вспоминали войну, как сушились, обогревались, защищались от метелей у таких же печей в сожженных деревнях. А еще — сады. В наших местах сады небольшие, яблони больше лесные, дикие, из культурных — главным образом антоновка, она не так боится морозов, ну еще смородина, ирга, калина, лесной орех, вишня, слива — эти больше по межам или на задах. Оставляя подворье, хозяин никогда не вырубает, не выкапывает сада. Считается, что сад как бы часть природы, часть леса и поля, и, насаженный однажды, он должен тут и стоять до конца своего века. А еще, наверно, и потому не трогает мужик сада, что никогда не глядел на него как на источник доходов. Сад насаживается для ребят да для своей души, и если уродит хоть самую малость, считай, оправдал заботу хозяина. Это уж после, когда стал мужик переезжать в город и получать там надел, насажал он яблонь из питомников, да кустов ягодных, да малины с клубникой с вполне рассчитанной целью — торговать поштучно на базаре. Деревня же и до сего дня плодами сада не торгует — так повелось у нас.